Анатолий Краснов-Левитин - Лихие годы (1925–1941) - Воспоминания

У меня в памяти сохранился рассказ отца о Баку, где он был мировым судьей в дореволюционное время. Живет на окраине старушка-азербайджанка. Безграмотная, полунищая. И вдруг забил на огороде нефтяной фонтан. Миллионы. Начинаются тяжбы: дальние родственники, неизвестно откуда взявшиеся, претендуют на недавно еще заброшенный клочок земли…

Таким заглохшим, поросшим бурьяном, огромным куском земли была еще недавно необъятная Россия.

Как говорит Валентин Алмазов, один из героев Тарсиса, «…даже в княжестве Монако масштаб жизни обширнее, чем в наглухо закрытом концентрационном лагере, где некогда жила, неистово буйствовала, верила, раскаивалась и снова буйствовала, бунтовала Святая Русь».

И вот, неожиданно в 60-е годы забил фонтан.

В литературе. Паустовский, Солженицын, Синявский, блестящая фаланга самиздатчиков.

В политике. Бунтующая молодежь. Смог. Демонстрации, Митинги. Процессы. Буковский. Галансков. И наконец, демократическое движение. Сахаров. Григоренко. Инициативная группа.

Каким образом? Откуда?

И так же, как нефтяной фонтан, забивший на участке безграмотной азербайджанки, был неожиданностью лишь для нее самой, а опытный геолог мог бы, исследуя почву, определить залежи нефти, так и ослепительный взрыв русской общественной мысли был неожиданностью лишь для поверхностного наблюдателя.

Предлагаемые воспоминания показывают, как и в 30-е годы не прекращались искания: политические, религиозные, эстетические. Молодые люди, болевшие в то время болезнями России, были предшественниками Галансковых и Буковских.

Русский театр, которому в предлагаемых воспоминаниях посвящено много страниц, показывал, что не оскудела и в то время талантами Русь.

И, наконец, — церковь. Многим казалось тогда, что русской церкви нет, что религия на Руси умерла. Но не оскудела и в то время на Руси «божественная Благодать, немощная врачующая, оскудевающих восполняющая». Божественная Благодать проявлялась во многих людях, являвшихся предтечами отца Димитрия Дудко, отца Александра Меня, отца Глеба Якунина и многих, многих других, работающих в русской церкви сейчас, и тех, которые еще грядут.

Мы, жившие и работавшие в 30-е годы, также имели предшественников. Среди окружающей тьмы нам светила ярким светом великая русская литература, и в первую очередь — величайший русский гуманист Лев Николаевич Толстой. Поэтому свои воспоминания мы заканчиваем главами, посвященными Толстому.

Как известно, автор отнюдь не принадлежит к «толстовцам»: я являюсь (и всегда был) православным христианином. Поэтому я отнюдь не принимаю всех идей Толстого. Однако и споря с Толстым, и критикуя Толстого, я не могу не испытывать животворного влияния этого солнца земли русской. Солнца, которое согревало нас в темные годы и оживляло в нас светлые надежды.

И наконец, эти воспоминания посвящены тем, кто начинает свой путь сейчас, кто будет жить после нас.

Привет им, призванным возродить Святую Русь. Сделать из нее цветущий сад.

Кланяюсь им земно и говорю с глубокой верой: «Благословен Ваш путь на Святую Русь! Благословен грядый во Имя Господне!»

17-го июля 1976 г.

А. Краснов-Левитин

За дело. За старинное дело. А дело у меня всегда было одно: думать. Думал всю жизнь.

А говорить и писать не удавалось.

То есть и говорил, и писал — и всегда было мучительное чувство: не то и не о том.

Постараюсь написать хоть сейчас — без всяких украшений, без всякой лжи…

Несколько лет назад я вдруг вздумал писать завещание. Мысль странная, если учесть, что все мое имущество состояло из комнаты в 14 метров (зато собственная, в деревянном доме, под Москвой!) и домашнего скарба. Начал торжественно, величаво. Потом вкралась фельетонная нота. И на третьей странице заметил, что я пишу самую обыкновенную статью. Хоть сейчас — в самиздат!

Тогда я понял, что серьезные жанры не для меня, разорвал исписанные листки и больше за завещание не принимался.

Чтоб отрезать себе теперь всякую возможность фельетона, я принял дерзкое решение — поставить на первой странице слова «Лихие годы». Уж это одно обязывает меня быть серьезным.

В марте 1968 года я, в числе 12 авторов, подписал петицию Международному Совещанию коммунистических партий в Будапеште. За границей начался шум. Откликнулось и советское радио, направленное на Запад. Сначала прошлись по поводу Литвинова и Якира (их отцы, мол, занимали в СССР очень важные места, а им таких никогда не занять, потому они и злобствуют), потом принялись за меня. И здесь произошло чудо: советская пропаганда неожиданно нашла четкую и точную, а главное, правдивую формулу: «Он вдвойне изгой — и в советском обществе, и в церкви».