Анатолий Краснов-Левитин - Лихие годы (1925–1941) - Воспоминания

Редкий приезд деда в Лубны обходился без скандалов. Оба вспыльчивые, легко впадающие в ярость, отец с сыном наскакивали друг на друга. Бабушка с плачем бросалась между ними. И только ее вмешательство украшало бурные страсти. Впоследствии, узнав, будучи студентом в Киеве, о смерти Ильи Израилевича, отец только пожал плечами и выругался, а приехав в Лубны, рыдал как безумный на могиле деда и всю жизнь, каждый день, утром и вечером, подолгу молился об упокоении его души. В этом весь отец — порывистый, страстный, экспансивный, не знающий ни в чем удержу.

Но вот приблизился для отца момент совершеннолетия, и встало сразу два вопроса: служба в армии и поступление в университет. Что касается службы в армии, то отец мог бы иметь льготу, т. к. дед имел право по закону оставить одного из сыновей для прокормления. У деда был старший сын от первого брака, который воспитывался у родных своей матери. Дед его не любил и хотел оставить моего отца, к которому он тоже был очень суров, но, видимо, в глубине души питал отцовское чувство. Отцу тоже страсть как не хотелось идти в армию. Но тут вмешалась мать. «За счет другого мой сын не будет пользоваться никакими льготами: он будет служить в армии, хотя, вообще говоря, всякая военная служба безнравственна», — сказала поклонница Л. Н. Толстого. И мужчины склонились перед ее решением: от армии был освобожден старший сын.

Отец отбывал военную службу вольноопределяющимся в кавалерийском полку, и уж тут-то он поскакал на лошадях. Сложнее было дело с поступлением в университет. Согласно закону, евреи могли поступать в университет по так называемой «процентной норме» — т. е. те, у кого был аттестат с пятерками. Отцу пришлось расплачиваться и за детскую лень, и за прогулы, и за романы с гимназистками — аттестат пестрел тройками. Об университете не могло быть и речи. Бабушка тщетно искала протекции — заручалась письмами от фрейлины княжны Мещерской, от других знатных особ. Все было напрасно.

И вот тут товарищи отца по гимназии подсказали самый простой выход — креститься.

Сказано — сделано. Отец поехал с письмом от Аграновича (предводителя) в его имение, к священнику. Крещение произошло быстро, на курьерских. Отыскали какого-то мужичка с именем «Илья», чтоб не менять отчества. Отцу предложили выбирать имя: он выбрал имя «Мануил», опять-таки, чтоб не менять своего имени «Эммануил». Крестной матерью была жена священника.

Между тем, бабушке рассказали, что сынок поехал креститься. Она потребовала лошадей и как безумная поскакала в имение Аграновича. Ей рисовался позор: сын отрекается от своего народа, из материальных соображений изменяет вере отцов. Кроме того, зная порывистый характер отца, она почему-то вообразила, что он может после крещения прийти в ужас от того, что он сделал, и наложить на себя руки. Примчавшись в село, она молнией влетела в дом священника.

«Где он? Где мой сын?» «Его нет!» — ответил батюшка. «Все кончено: он кончил жизнь самоубийством», — вспыхнула в голове бабушки догадка. «Да будет кровь его на Вас!» — крикнула она. «Что Вы, что Вы, мадам, какая кровь! Ваш сын спокойно и весело поехал домой», — успокаивал ее священник.

«Единственный раз в жизни я ходила, опустив голову, и боялась людям смотреть в глаза, — когда твой отец крестился», — рассказывала впоследствии бабушка.

Дед отнесся к этому событию неожиданно спокойно. «Будь ты хоть чертом, только будь человеком», — сказал суровый старик, потрепав сына по плечу, и ушел к себе в кабинет.

Через месяц отец приехал в свои родные Лубны в великолепно сшитом студенческом мундире на белой подкладке, с лихо подкрученными усами и с присущей ему надменной осанкой.

Прошлым летом, покидая Россию, я решил посетить Киев — здесь я хотел прежде всего посмотреть все те места, где бывал отец. Вместе с Верочкой Лашковой мы пришли к университету, но в университет нас не пустили — он был закрыт по случаю каникул. Верочка предложила зайти в библиотеку. Я ответил: «Нет, в библиотеку не надо: туда отец не ходил. Пройдемся лучше по Крещатику, где он бегал за девчонками».

Отец был известен в университете как беззаботный весельчак и завзятый Дон-Жуан. Но, когда надо, работать умел: за месяц до экзаменов запирался в своей комнате — и сдавал все экзамены на «5». Он уже тогда поставил себе четкую и ясную цель и часто ставил мне себя в пример. «Я решил стать судьей — и стал», говорил он мне. «Но почему же такая незначительная цель в жизни?» — спрашивал я. — «Ну, Наполеон уже в это время был, — отвечал отец, — хватит его одного, второго не надо».