Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

Но то, на что не решались самые ужасные завоеватели, несшие кровавые злодеяния и варварство, безжалостно совершила стихия. Мусульманские поэты, люди пылкой фантазии и рискованных метафор, уверяют, что тот чудовищный вол, на рогах которого покоится земля, был обеспокоен постройкой Тамерланом соборной мечети. Ведь громада здания нарушила равновесие земли, и вол-земледержец стал перемещать землю с одного рога на другой, чтобы придать ей устойчивое положение на своих рогах. Это вызвало землетрясения. Ряд землетрясений на протяжении веков — и вот царственный собор обратился в руины…»

Василий Лаврентьевич улыбался, представляя себе обеспокоенного постройкою мечети быка, перекидывающего на рогах землю.

Пришел мрачный Таш-Ходжа, принес музейную почту. Вяткин с удовольствием распечатал письмо от Бартольда. Василий Владимирович сообщал, что Комитету для изучения Средней и Восточной Азии он доложил просьбу Василия Лаврентьевича о дополнительной сумме на раскопки обсерватории Мирзы Улугбека и что для этой цели Комитетом отпущено двести рублей.

В небе плыли караваны облаков, голубое небо день ото дня становилось горячее. Холмы у подножия Чупан-ата покрылись шелком зеленых трав, пестрели полянами маков, в воздухе летал пух тополей. Начиналось лето.

Получив от Бартольда двести рублей, Василий Лаврентьевич принялся за постройку кирпичного свода над траншеей. Спроектировал свод Кастальский, конечно же, бесплатно. Кое-какие материалы подбросил Петровский, конечно, тоже бесплатно!

«Свод получился довольно удачный, — думал Вяткин. — Где бы еще раздобыть денег и укрепить свод в Гур-Эмире? Склеп может вот-вот… даже страшно себе это представить! Мастер Усто Пулад из Бухары сейчас в Самарканде».

…Мраморный белый пол. Желтоватый мрамор надгробий. Там, наверху, в мавзолее, надгробия парадные. У амира Тимура — полупрозрачное черно-зеленое, из восточно-туркестанского нефрита. Его привез в виде двух кусков Мирза Улугбек. Куски распилили, как полагается, и пригнали друг к другу. Полированную поверхность гигантской призмы украсили резьбой, орнаментами, символическими изречениями. Здесь, в склепе, плиты, испещренные надписями, прикрывают могильные углубления. Никто еще ни разу не смел коснуться захоронения грозного завоевателя. В Самарканде верили, что дух Тимура могущественен и грозен. По ночам на Рухабаде жутко: в полночь несутся из склепа вздохи и стоны, в усыпальнице бродят синие тени, сотканные из тумана, на карнизах повисают бунчуки и знамена покоренных стран, в нишах и арках теснятся души умерших, и шорох крыльев могильных ангелов слышен далеко по ночной округе…

Овеянный мрачной сказкой и кровавой былью, спит Гур-Эмир. Время точит и разрушает камни, зеленая плесень обнесла его до половины узорных стен, влагой и ирисами дышит квадратный дворик, косматыми потоками сбегают с купола, арок, перекрытий зеленые ветки каперсов с белой пеной цветов и бутонов.

Гибнет здание. Скоро рухнет. Стоять ему, верно, еще не больше столетия. На одной из стен Гур-Эмира написано:

«Мир — долгий час, а потому запасайся терпением».

Со свечой в руках Василий Лаврентьевич спускается в склеп, склоняется над могилами Тимура и Улугбека, Шахруха, святых сейидов.

На мраморе — родословная:

«Амир Тимур, сын амира Тарагая, сына амира Бергуля, сына амира Айлянгира, сына амира Тутумтина… восходящего пятой степенью родства к Чингисхану».

На самом деле — нет, не восходит родословная мелкопоместных эмиров из Шахрисабза к Чингисхану! Вяткин улыбается: он разгадал хитрость тимуридов, пышная родословная приписана Тимуру для того, чтобы никто не мог оспаривать их права на государственную власть в Туркестане. Заботы о бренном перед лицом вечности…

Вот и у Василия Лаврентьевича Вяткина, небольшого чиновника Туркестанского департамента, тоже заботы о вечности. Раз уж никому нет дела до беды, нависшей над шедевром восточной архитектуры — что ж, он отдаст на ее ремонт свое жалование. И бухарский мастер Усто Пулад укрепит за эти небольшие деньги свод разрушающейся усыпальницы. Пусть стоит на радость человеческому взору. До лучших времен.

Високосный год начала империалистической войны совпал с годом Змеи восточного летосчисления. Зловещий год! Он связан в преданиях с вереницей бед и несчастий — засухой и наводнением, неурожаем и бескормицей, голодом и болезнями.

Переменился и Василий Лаврентьевич. Лицо его сделалось жестким, костистым, борода поседела, стала клочковатой, появилось в ней что-то стариковское, патриархальное. Лоб оголился, над ним свисали все еще густые, но уже припорошенные инеем волосы. У глаз — морщины, зато взгляд их — острее и проницательнее.