Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

Ее примеру последовали другие. Понесли книги, гравюры, чучела птиц, ювелирные изделия, ткани, вышивки, — словом, пестрый поток инвентарных номеров, из которых никакой экспозиции не придумать самой гениальной голове самого выдающегося экспозитора на свете. Потом наступило затишье. И уже после стали поступать вещи от знатоков.

— Катта-Курган? Недалеко! Посылает незнакомый человек, военный инженер, некто Кастальский Борис Николаевич. Что там такое? — Вяткин вытаскивает гвозди, крышка ящика отскакивает. Упакованные в бумагу, лежат нежные резные камни. Драгоценное собрание инталий и глиптики. Геммы на жадеите, агате, сердолике, раковинах, маленький оникс, опять — жадеит. Нефрит. Камеи из сердолика, коралла, бирюзы, ляпис-лазури; печати из яшмы, базальта, нефрита, бусы из яшмы, яшмовая пластинка — пейзаж: закат в горах; еще пластинка из какого-то странного, — Вяткин не знает, какого, — камня — пейзаж: море и над ним — птица. Вот медальон: ляпис-лазурь в тонкой золотой рамочке и голова мальчика. Эллада? Индия? — опыт еще не так велик. Не разбирает пока еще стилей молодой, Вяткин. Ясно только, что все это — местное. Туркестанское. И, видимо, эпохи Кушанов. Домусульманское искусство, особенно интересное Василию Лаврентьевичу в связи с его занятиями Афрасиабом. На дне посылки рядком уложены статуэтки из обожженной глины. Неглазурованная, цвета смуглой кожи, терракота. Великолепные вещи! И как же надо любить свой край, свой Туркестан, чтобы вот так, от своего скудного жалования безвестного инженера, обывателя захолустного городишки, взять и подарить музею столько подлинных драгоценностей! Это — не жест отъезжающей генеральши. Это благородство души, другая категория дарителей.

Василий Лаврентьевич осторожно вынул из ящика вещи, развернул бумагу и рассмотрел скульптурку. Кто она, эта смуглянка? Эллинка? Индуска? Тюрчанка древних эпох? Портрет. Но чей?.. Знакомый овал лица, высокий, чуть инфантильный лоб, характерный разрез к вискам приподнятых глаз, зачесанные кверху легкие, как пух, локоны. Маленький рот, как говорят на Востоке, «тесный для пары миндалей». Чуть намеченные мастером, легкие «рафаэлевские» брови, вообще весь облик от раннего итальянского возрождения. Ботичелли!.. И низкий бархатистый голос. Лиза… Лиза…

— Чертовщина, — ворчал Вяткин, переобуваясь в походные сапоги. Чиновничья дочка, капризна и глупа. Зачем она ему? Он ушел в науку, углубился в дебри старых документов, и столетия отделили его от всех сует на свете. Книги, черепки, камни, старые могильники, древние постройки — вот его стихия.

Лизу Васильковскую Вяткин знал еще с семинарских лет. Семья мелкого чиновника Афанасия Васильковского жила по соседству с учительской семинарией, где тот служил в качестве делопроизводителя. Мать многочисленного семейства умерла где-то в Малороссии, и в доме почти без присмотра резвились четыре молоденькие дочки и два подростка-сына. За хозяйку управлялась старшая из девушек, начинающая учительница приходской школы Оленька. Две другие девочки оканчивали прогимназию, а младшая, Лизанька, гимназию.

Если бы не женитьба ближайшего друга Василия Лаврентьевича — Кирши Иванова на Анночке Васильковской, Вяткин никогда бы о Лизаньке и не вспомнил. И вот поди ж ты…

Шел Василий Лаврентьевич на Афрасиаб и размышлял, а перед глазами его стояло милое лицо Лизы, вызолоченное солнцем, омытое свежим утренним ветром с холмов древнего городища. И словно сливалось оно с тем, другим, античным лицом статуэтки.

Было желание отмахнуться от наваждения. Поэтому он даже обрадовался, встретив на развилке дорог, возле мечети святого Хызра, адъютанта самаркандского губернатора генерала Мединского. Сняв соломенную шляпу, адъютант обнажил мокрый пух волос, прилипших к узкому черепу.

— А я… за вами. То есть хотел вас… предупредить, что генерал просил убедительно провести по памятникам старины его гостей из Ташкента. Генеральша тоже будут…

— Хорошо, — кивнул Вяткин, — найдете меня на том холме.

И ушел, ворча себе под нос: не дают работать!

Эта встреча у Василия Лаврентьевича сегодня была не последней. Порядочно отойдя от города, он увидел разостланный при дороге на траве чапан, на нем лежала старая тюбетейка, на донышке которой блестели мелкие монеты. Видимо, имущество принадлежало какому-нибудь дервишу — собирателю милостыни, на несколько минут отлучившемуся в ближний овражек.

Василий Лаврентьевич бросил в шапку пятак, но вдруг заметил, что все монеты в шапке — старинной чеканки, видимо, разысканные на Афрасиабе, а ситцевый чапан принадлежит его соседу и другу, известному антикварию Эгаму-ходже. Вяткин засмеялся, пятака не вынул и двинулся к облюбованному на сегодня холму. Раздался хохот, способный разбудить всех джиннов Афрасиаба, и на тропу впереди Вяткина вынырнул Эгам-ходжа. Он обнял Василия Лаврентьевича, они вместе посмеялись шутке, поднялись на холм.