Р Гэдни - Говорит Альберт Эйнштейн

— Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

— Спрашивайте меня о чем угодно, — говорит он, проявляя все свое обаяние.

Мими открывает блокнот.

— Что связывает вас с доктором Эйнштейном? — спрашивает она.

— Начнем с того, что и мои, и его предки — нерелигиозные евреи-ашкеназы.

— Вы по-прежнему занимаетесь физическими исследованиями?

— Нет. Теперь я всего лишь директор этого института. Естественно, я и журналы читаю, и вообще слежу за тем, что происходит в физике высоких энергий и квантовой теории поля. Неведение — мать страха.

— Вы чувствуете, что оказались за бортом, как и доктор Эйнштейн?

— Постольку-поскольку. Можно и так сказать. Хоть мы и принадлежим к разным поколениям, но да, я полагаю, у нас есть немало общего.

— Вы ведь впервые встретились около двадцати лет назад?

— В тридцать втором году в Калтехе. Мы действительно более или менее сдружились только в течение последних семи лет или около того, когда начали работать здесь, в институте. Он всегда меня очень поддерживал.

Вдруг Оппенгеймер замолкает. Он начинает издавать чудаковатые звуки, бормоча себе под нос что-то вроде «ним-ним-ним» и «хум-хум-хум».

— Вы слышали эту историю, как меня недавно отстранили от секретных разработок?

— Кое-что знаю.

— В прошлом году мне сказали, что мой допуск к секретной информации — ним-ним-ним — был отозван из-за того, что у кого-то возникли сомнения насчет моей лояльности. И тогда, воспользовавшись своим правом, я потребовал надлежащего слушания. К сожалению, после этого меня начали таскать в различные квазисудебные органы и устраивать там унизительные допросы. Конечно, они не могли обойти стороной и мое противостояние ускоренной программе разработки водородной бомбы, и мои контакты с коммунистами в тридцатых-сороковых годах. Доктор Эйнштейн встал на мою защиту.

— Именно тогда он сказал, что восхищается вами не только как ученым, но и как великим человеком?

— Да. Ним-ним-ним. Он очень великодушен. После этого я возглавил институт, продолжая писать статьи и читать лекции. Вы знаете, иногда на лекциях студенты мне аплодируют, выражая сочувствие и негодование по поводу того, как со мной обошлись. Но это не отменяет того, что мое легкое отношение, мое душевное спокойствие и мое счастье были попраны.

— Доктор Эйнштейн не считает легкость и счастье самоцелью. Как Шопенгауэр.

— Знаю, по его мнению, одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, — это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей. И мне близка эта позиция.

— Но ведь правда, что более двух десятилетий научное сообщество физиков-теоретиков игнорировало доктора Эйнштейна?

— Может, и так. Но это не мешает ему оставаться самым обаятельным человеком в мире именно потому, что он являет собой образец великого ученого. Пожалуй, ничего более великого миру видеть не доводилось.

— Если говорить о характере, в чем разница между вами и доктором Эйнштейном?

Оппенгеймер растягивает уголки рта в некое подобие улыбки.

— Я же не Зигмунд Фрейд. Но раз вы спрашиваете, я полагаю, что его окружает облако различных домыслов. Он был почти лишен хитрости и совершенно лишен светскости. В Англии сказали бы, что у него нет манер, а в Америке — что он плохо воспитан. Он даже не был столь хорошим скрипачом. Он не умел легко и непринужденно обращаться с государственными мужами и власть имущими. А я умею, потому что верю в дисциплину ума и тела. Хум-хум-хум. Дисциплина. Да. Авторитет. Дисциплина.

— И вы, стало быть, полагаетесь на истину авторитета?

— Да.

— А доктор Эйнштейн — нет?

Оппенгеймер смотрит на Мими с вымученной улыбкой. Закуривает очередную сигарету.

— Можно и так сказать.

— Этот факт как-нибудь повлиял на ваше решение участвовать в разработке ядерной бомбы?

— Дайте я сперва скажу кое-что другое. В «Бхагават-гите», индуистском священном писании, есть строчка. Она многое объясняет. Вишну уговаривает царевича Арджуну, чтобы тот выполнил свой долг. Чтобы впечатлить его, он принимает свое многорукое обличье и говорит: «Я — Смерть, великий разрушитель миров». Я полагаю, что все мы, так или иначе, подумали о чем-то подобном. Вы должны понять, что я выбрал место, где была создана ядерная бомба. К сорок пятому году высокая столовая гора стала домом для четырех с половиной тысяч душ, работающих над проектом. Все основные решения принимал лично я. И все они были правильными.