Владимир Высоцкий - Четыре четверти пути [Сборник]

Наконец собрались все члены каскадерской группы. Ждем только Высоцкого. И тут выясняется, что он уже ушел.

— Не надо огорчаться, — утешаю я ребят. — Он очень устал, уже поздно. Мы еще увидимся на просмотрах, и, конечно, он нам не откажет и пригласит в театр.

— Да-а, — недоверчиво протянул кто-то, — плакали наши билетики…

Мы вышли на улицу. В двух шагах от ворот «Мосфильма», приткнувшись к бровке, вздрагивал заведенный «мерседес». Дверь распахнулась, оттуда выглянул Высоцкий и, приглашающе взмахнув рукой, воскликнул:

— Маэстро! Ну сколько же вас ждать!

За моей спиной раздался взрыв веселых возгласов. Для моих молодых коллег в этом «кличе» подтверждение их желания видеть в любимом поэте и артисте хорошего человека, которого популярность не лишила способности быть внимательным к «младшим» собратьям по труду. Он не видит и тем более не воздвигает барьера между ними и собой. Раз отношения стали товарищескими, не отвернется при встрече даже на улице.

Через минуту наша компания заполнила вместительную машину. По дороге шумно обсуждали события прошедшего дня, еще раз переживая недавний бой, мечтали о будущих фильмах с дуэлями и рыцарскими турнирами… Владимир Высоцкий был немногословен. Окунувшись в атмосферу фехтовального поединка, подержав в руках оружие, он складывал о пережитом стихотворные строки, время от времени говорил пару из них, затем обращался к нам:

— Как, ребята, получается? Ничего? Похоже?

В мчащейся по ночной Москве битком набитой машине обсуждали, соглашались и спорили счастливые люди, увлеченные самым интересным на свете — любимым делом.

Олимпийский Монреаль. 1976 год. Мы проиграли тогда все, что можно было проиграть. И не только на Олимпиаде, а вообще в первой половине сезона. Настроение — хуже некуда.

Вышли из гостиницы — подальше от гнетущих четырех стен. От гнетущих дум никуда не денешься. Побрели с Леней Буряком по монреальским улицам, заглянули в магазин — купить домашним сувениры. Народ в магазине, вдруг слышим: «Смотри, такое впечатление, будто это живые Блохин с Буряком, а?» Оглянулись злые — не до шуток нам было. Высоцкий с Мариной Влади. Они Володе кожаный пиджак подбирали. От одной его улыбки — широкой, доброй — легче на душе стало.

Мы познакомились с ним годом раньше, когда под флагом сборной СССР выступало все киевское «Динамо». Готовились в подмосковном Новогорске к товарищеской игре с итальянцами (к слову, победили в ней —1:0), и он приехал к нам выступать и, как он сам говорил, «познакомиться с теми, кто навел шороху в Европе»: мы весной 75-го выиграли Кубок кубков. Часа на четыре он заставил нас забыть обо всем на свете, полностью владел нами, пел, лишь изредка беря паузу, чтобы отдышаться. Он не веселил нас и не забавлял, что иногда делают приезжающие к спортсменам артисты. Мы жили каждым его словом, переживали вместе с ним, негодовали, смеялись и грустили. И сейчас, как поет Булат Окуджава, «пусть кружит над Москвою охрипший его баритон, ну, а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем». Не только над Москвою, над всей страной.

По прошествии многих лет трудно вспомнить, что он пел тогда, я вспоминаю только, когда слушаю его дома «один на один», но — удивительное дело — сохранился в памяти цельный образ исполненных им в новогорский вечер песен. Образ исключительной доброты к людям любящим, рискующим, страдающим и беспощадности — к трусам, равнодушным, амебным.

Я не знаю, за какую футбольную команду он болел, в анкете, датированной 1970 годом, на вопрос «Любимая футбольная команда» он ответил «Нет», но к футболу относился с уважением. «С хоккеистами, — говорил, — все в порядке, можно не беспокоиться, а футболисты — до лучших дней». Не случайно, наверное, в спортивном цикле Высоцкого довольно много песен о футболе, в том числе и посвященная Льву Яшину. Писал он о футболе с уважением к игре, к людям, выходящим на поле, с юмором — тонким и запоминающимся.

Высоцкого, да и не только его, коробил «ореол примитивности», создаваемый вокруг спортсменов незадачливыми репортерами, чему, впрочем, некоторые спортсмены сами в немалой степени содействовали. Набежит такой репортер, с пылу, с жару вопрос, только задумаешься и выговоришь первую фразу, а он: «Понятно», и что-то черкнет в блокноте и следующий вопрос задает. А потом читаешь такое, что волосы дыбом встают, и задумаешься не раз, разговаривать с прессой или нет. Не об этом ли у Высоцкого: