Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Нета не отвечала. Где-то минуту она лишь глядела на меня своими большими темными глазами. Затем она снова положила голову мне на правое плечо и по собственной инициативе обняла меня левой рукой за другое плечо, просунув, как она любила, ладошку в узкое пространство между погоном и форменной рубашкой. Я ощущал все ее пять пальцев. Они не знали покоя и непрестанно гладили и массажировали мое плечо, безмолвно говоря мне: Я тебя помню. Я знаю, кто ты. Почему ты так внезапно исчез? Почему мы живем с дедушкой и бабушкой? И почему все вокруг все время такие серьезные?

Я продолжал носить ее по лужайке, понимая, что все остальные смотрят на нас сквозь большие раздвижные стеклянные двери, закрывающие жилую комнату. Мне это было неважно. Ибо маленькие пальчики хотели сказать мне еще кое-что: Не уходи. Не покидай меня. Пожалуйста.

Я медленно вошел в дом. Здесь были все: Мирьям, мои родители, родители Мирьям. Впервые мне пришло в голову, что никто из них не знает, что я участвую в боевых вылетах. Они твердо верили тому, что Мирьям сказала им в первый день: о том, что я буду летать, не было и речи.

Не помню, о чем именно мы говорили те полчаса, которые я провел с ними. Помню лишь, что это была очень сдержанная и осторожная беседа. Разговор двух совершенно разных миров. Все сидевшие в комнате жили в знакомом мире, который был моим всего две недели назад, я же оказался в совершенно новой, параллельной вселенной, чьи обитатели вынуждены рисковать жизнью все время, пока снова не наступит мир.

Через какое-то время мой отец начал расспрашивать о моих друзьях, чьих родителей он хорошо знал. Хотя я страстно молился, чтобы об этом меня не спросили, вопрос все-таки был задан, и мне пришлось ответить, что Менахем Эяль пропал без вести. Услышав это, отец обеими руками схватился за левую часть груди, встал с кресла и ушел в дальний угол комнаты, бормоча слова, которые я не мог разобрать. Затем он вернулся, сжимая стакан виски, — и я понял, что не могу оставаться здесь ни минуты дольше.

На прощание я крепко обнял всех, особенно родителей. Все понимали, что мне нужно возвращаться в свою вселенную, которую они не могли себе даже представить. Мирьям нежно коснулась моей руки. Я сел в машину, они прильнули к окнам. На прощанье Мирьям сказала мне те же слова, что и тысячу раз прежде (и скажет еще тысячи раз в ближайшие годы): «Береги себя».

Я снова взглянул на них, в последний раз в этот приезд, и поехал в Рамат га-Шарон, где жил Менахем Эяль. По дороге я думал, берегу ли я себя, и если да, то как. Мы оба знали, что не летать во время войны — это не вариант. А если так, то как, черт возьми, «беречь себя» на войне?

С этими мыслями я вошел в дом семьи Эяль. Все были в сборе; родители, два старших брата, сестра и, разумеется, его жена Орка с тремя маленькими детьми. На первый взгляд, вселенная семьи Эяль была такой же стабильной, спокойной и мирной, как и прежде, вплоть до самого недавнего времени. Однако, как и у моих родителей, именно отец Менахема не смог сдержать мучивших его эмоций.

— Верните мне Менахема! — вдруг закричал он. — Я хочу видеть Менахема!

Возможно, в глубине души он уже знал, что Менахем не вернется.

Через несколько месяцев после окончания войны тело Менахема было найдено около его самолета.

Было около полуночи, когда я обнаружил, что еду, довольно медленно, по направлению к базе Тель-Ноф. Ночь была очень темной, луна давно миновала зенит и продолжала свой путь на запад, чтобы остаться на небе, когда на востоке начнет вставать солнце. Впервые у меня появилась возможность подумать о войне — не о том, как лучше сражаться, но в более общих, более абстрактных терминах.

Еще в армейском интернате меня научили, что какое бы задание тебе не поручили, какое бы задание ты не выбрал, его непременно нужно выполнить.

Во время службы в ВВС, особенно в 119-й эскадрилье, в составе которой я участвовал в Шестидневной войне, меня научили, что просто выполнить задание недостаточно. Нужно выполнить его как можно лучше.

Наконец, отец научил меня, что, если выполнение задания связано с самоуничижением, недостойными поступками или вопиющим пренебрежением принципами, нужно дважды подумать, стоит ли достижение этой цели того послевкусия, которое останется надолго.

Я пришел к выводу, что Израиль столкнулся с серьезным заданием, и у него нет выбора, кроме как его выполнить. До сих пор мы справлялись далеко не идеально, это очевидно. Как это сочетается с отцовскими принципами? В ту ночь, когда между нами и нашими врагами продолжалась ожесточенная схватка, ответа на этот вопрос у меня еще не было.