Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

На следующий день пришел Саид. Мне было не слишком приятно принимать гостей в своей нынешней резиденции, поскольку я знал, что мое тело страшно воняет. Сочетание черной корки, покрывавшей мою кожу, язв на голове и полуобнаженной левой руки, воняющей поврежденным гипсом, — все это унижало меня еще больше. Осман принес Саиду стул Саид сел и вытащил из конверта страницу ивритоязычной газеты. Он протянул ее мне со словами:

— Вот, почитай про себя.

Это была страница из приложения «Га-Олам га-зе» («Этот мир») с кричащим заголовком: «Гиора, король неба». Его лица, естественно, не было видно, и опознать его было невозможно. Как ни странно, между биографией Гиоры и тем, что я рассказывал египтянам, оказалось много пересечений — например, в ходе Шестидневной войны Гиора, как и герой моей легенды, был подбит и совершил вынужденную посадку на авиабазу Рамат Давид. Вместе с тем Гиора сбил два вражеских самолета и совершил много других вещей, которые я счел неподходящими для своей легенды. Не было смысла отрицать то, что нельзя было отрицать. Однако я заметил незначительную деталь, доказывающую, что я не вру. У Гиоры Эпштейна и его жены Сары была маленькая дочка. У нас с Мирьям детей не было.

Я дочитал, не переставая удивляться, кто этот израильский гений, которому пришла в голову мысль опубликовать эту статью, когда я нахожусь в египетском плену, и сказал:

— Саид, это не я.

— Нет, капитан, это ты.

— А маленькая дочь? Почему я скрывал это все это время?

— Ты умный человек, — ответил Саид. — Но твоя жена в каждом письме пишет о вашей дочери.

— Ловкий ход, Саид. Но моя жена не писала ни о какой дочери. Я не такой умный, как ты думаешь, но и не такой дурак, чтобы кормить тебя сказками. Это не я. Это другой летчик с тем же именем. Когда я вернусь в Израиль, то найду его и обязательно расскажу, насколько им здесь восхищаются.

— Если это не ты, ты должен его знать!

— Я его не знаю, у меня нет дочери, я не парашютист, вы допустили серьезную ошибку.

— Капитан, даже если это не ты, у нас достаточно информации обо всем, что обсуждалось в ходе допросов. Вы все время нас обманывали.

Я сделал снисходительный жест, и Саид перешел к другой теме, моему гипсу. Я сказал ему о докторе Абсалеме и пятидесяти пяти днях. Он хотел знать, зачем я поторопился.

— Ты думаешь, что снова сможешь летать? — спросил он.

— Разумеется! — ответил я. — Я поправлюсь, вновь обрету форму, в которой был до ранения, и вы увидите, как я буду летать!

Дав столь твердый ответ, я надеялся вывести себя из пике, в котором пребывал в последние недели, и сказать им и в каком-то смысле самому себе: вот так должен поступать офицер израильских военно-воздушных сил.

Саид встал, похлопал меня по плечу, и сказал:

— Ты умен, ты лжец, и я надеюсь, что ты поправишься.

На следующий день, в десять вечера, Саид вернулся, на этот раз вместе с Азизом. В камеру принесли два стула, и Азиз сказал: «В Герцлии нет военного аэродрома. Это летное поле для сельскохозяйственных самолетов. Мы начинаем новый допрос, и ты останешься здесь, пока не скажешь нам правду. С какой ты авиабазы?»

Он вытащил из портфеля маленькую желтую карточку и дал мне взглянуть на нее. Это была карточка техосмотра катапультирующегося кресла, которая по уставу должна была к нему прилагаться. Надпись на ней гласила: «Пригодно к использованию. База военно-воздушных сил номер 8». Или, иными словами, это кресло было проверено и признано находящимся в рабочем состоянии на военно-воздушной базе Тель-Ноф.

Это был мой восьмой день в одиночной камере, и я чувствовал, что мой мир сжался до ее размеров. Огромная система работала над тем, чтобы не оставить от моей легенды камня на камне, в то время как я лежу здесь, в камере площадью в несколько квадратных футов, и ничего не могу предпринять.

— Я с авиабазы Тель-Ноф, — сказал я.

— Какая эскадрилья?

— 119-я.

— Вы офицер ВВС на действительной службе?

— Нет, я резервист.

Азиз и Саид встали:

— Сейчас нам надо идти. Мы вернемся позже.

Куда они собрались в десять вечера? Однако в камере их уже не было. Сами унес стулья, и я остался с «Винни-Пухом», так и лежавшим под гипсом все восемь дней, и с мыслью, что мне необходимо радикально пересмотреть свою легенду, поскольку теперь я «переехал» из Герцлии в Тель-Ноф.

Время шло, слабость окутывала меня, словно саван. Эта ночь оказалась особенно холодной, и я дрожал в своем гипсе, не зная, что меня ждет. Они вернутся? Они не вернутся?