Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Время ползло медленно. Послание, нацарапанное на правой стене куском засохшей питы во время последнего пребывания: «Они помнят о тебе. Они вернут тебя домой. Все будет хорошо» — было еще различимо. Но я больше не был уверен, что все будет хорошо.

Ближе к вечеру дверь открылась. Я предполагал, что это вернулся суданец. Но это был Саид. Он держал коричневый конверт, его лицо было очень серьезным. Он спросил, как у меня дела. Я ответил, что у меня все замечательно. Я спросил, знает ли он, что происходило в камере в последние дни. Он сказал, что не совсем, добавив, что, когда человек непрерывно лжет, он не должен удивляться, что к нему стали относиться не так гостеприимно, как прежде: ведь он оскорбил хозяев. Я спросил, почему он считает, что я лгал. Саид извлек из конверта лист бумаги:

— Вот статья из вашей газеты, где сказано, кто ты такой. Зачем ты нас обманывал?

Я сказал, что хочу прочесть статью. Он протянул мне лист бумаги. Он был размером со страницу пятничного приложения. Страница была покрыта арабскими пометками, а в центре помещалась вырезанная из газеты фотография пилота, стоящего у двери самолета «Норд» — французского транспортника, используемого ВВС Израиля, — находящегося в полете. Его лицо было скрыто маской, на нем был мягкий шлем, какие носят парашютисты, и он был готов покинуть самолет.

Я в изумлении посмотрел на Саида:

— Какое отношение это имеет ко мне?

— Это ты, — сказал Саид. — Это ты во время чемпионата Израиля по парашютному спорту.

Внезапно до меня дошло, что это статья о моем друге Гиоре Эпштейне, экс-чемпионе Израиля по парашютному спорту, ныне — пилоте «Миража» в сто первой эскадрилье и моем соседе по семейному общежитию на авиабазе Хацор.

— Это не я! — пылко повторил я. Какое облегчение! Если они до сих пор не опровергли мою легенду, возможно, свет в конце туннеля еще виден, хотя мне еще предстоит долгий путь, прежде чем я достигну выхода.

— Статья называется «Гиора, король неба», — сказал Саид, — и многие детали соответствуют тому, что ты рассказывал о себе. Почему ты не рассказал нам все. Зачем ты скрываешь от нас факты?

Вопросы и реплики относительно моих талантов парашютиста наконец-то обрели смысл. Но как мне из этого выбраться? Я попросил Саида дать мне прочесть саму статью на иврите.

— Давай я прочту и сразу же покажу, что это не я.

— Это ты! — сказал Саид и вышел из камеры.

Во мне бурлили сразу несколько эмоций. Недовольство, что я остался в одиночке. Злость, что в Израиле могли опубликовать статью с моим именем в заголовке, когда я нахожусь здесь в плену. Страх за свое будущее. Гнев, что никого в мире не волнует, что я не могу встретиться с представителем Красного Креста. Досаду, что все вокруг говорят по-арабски, из всех репродукторов непрерывно льются отрывки из Корана, а мой нос все время чувствует надоедливо-сладкий, характерный для известного мне Египта запах. Гипс душил меня все сильнее, и все, чего мне хотелось, чтобы рядом оказалось несколько ивритоговорящих собеседников, с которыми я бы мог пообщаться.

Я вспомнил, что доктор Абсалем говорил о гипсе на левой руке, что его можно будет снять через пятьдесят пять дней, и начал его соскабливать. Это оказалось нелегким делом, но, по крайней мере, мне было чем заняться. Разумеется, у меня не было ничего острого, что бы я мог использовать, поэтому главная трудность заключалась в том, чтобы сделать исходный надрыв на верхней части. Я царапал гипс ногтями и понял, что гипс состоит из нескольких слоев ячеистой повязки. Через некоторое время мне удалось отковырять значительный кусок пластыря, сковывавшего локоть, — лишь для того, чтобы передо мной явилось пугающее зрелище истощенной конечности с шелушащейся кожей и опавшими мускулами.

Я долго разглядывал свою руку, гордый тем, что сделал, и напуганный тем, как она выглядит. Вошедший Сами был потрясен, увидев, что я наделал. Он был очень недоволен и велел мне немедленно прекратить, иначе он свяжет мне руки. Я попросил его успокоиться, а он сказал, чтобы я ложился спать.

— Я не могу заснуть при свете, — сказал я. — Пожалуйста, выключи свет.

Из-за того, что я пережил в последние несколько дней, Сами проявил сострадание:

— Мне это запрещено, но так и быть, я выключу свет на двадцать минут. За это время ты заснешь, и потом я снова его включу, и ты ничего не заметишь.

Сами вышел и выключил свет. Впервые за эту неделю в моей жизни произошло хоть какое-то изменение к лучшему. Темно, как ночью! У меня есть двадцать минут, чтобы постараться уснуть. Моя чугунная от усталости голова опустилась на твердое ложе. Я закрыл глаза и сказал себе, что сейчас у меня осталось всего девятнадцать минут, а может быть, всего восемнадцать. Я отрегулировал дыхание, слегка подвигал обнажившейся частью левой руки и снова попытался уснуть. Теперь у меня оставалось меньше пятнадцати минут. Время утекало, а я все никак не мог расслабить свое тело, чтобы уснуть. Голова ворочалась из стороны в сторону. Так я промучился, пока не истекли все двадцать минут, и лампочка снова вспыхнула, чтобы причинить мне дополнительные мучения.