Марина Чечнева - Самолеты уходят в ночь

У стены, обхватив руками мальчика и девочку, стояла женщина средних лет. Заметив мой жест, она прижала к себе детей и смертельно побледнела. Потом тихонько охнула и вымолвила изумленно:

— О, майн гот! Мадам! — На какую-то долю секунды в глазах ее зажглась надежда.

Худые, с бледными лицами детишки испуганно, таращили на меня глазенки, стараясь спрятаться друг за друга, прижимаясь к матери. При одном взгляде на женщину и ее детей, на чистенькую, но убогую обстановку мне без слов стало ясно, что попала я в дом бедняка. Мне вдруг сделалось по-человечески жалко эту чужую мне женщину, фактически ни в чем не повинную, безропотно принимавшую на себя удары, которые обрушивались на нее на протяжении долгих лет, с тех пор как черная свастика стала символом ее родины.

Мне захотелось как-то приободрить хозяйку дома, сделать что-нибудь приятное ей и детям. Я сунула руку в карман, где у меня лежало полплитки шоколаду, и… не вынула ее.

Зина Горман! Меня словно ударило током. Горман! Перед мысленным взором всплыло печальное лицо подруги. Как я могла забыть ее трагедию! Родных Зины убили, как скот на бойне, а ее пятилетнего сына живым закопали в землю. И, быть может, среди тех извергов находился в форме гитлеровского солдата хозяин этого дома, отец этих детей.

Я круто повернулась и выбежала на улицу. И всю дорогу до аэродрома не могла успокоиться. Самые противоречивые чувства обуревали меня. Все было гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд.

Вторая половина февраля застала нас в небольшом городке Слупе. Весна шествовала с далеких берегов Атлантики. Но дыхание ее уже чувствовалось и здесь.

Внезапно наступила оттепель. Аэродром раскис до такой степени, что шасси самолетов увязали в грунте и у моторов не хватало силы, чтобы оторваться от земли. Нам приходилось вытаскивать машины на руках. С трудом вытягивали, а через минуту самолеты вновь вязли в жидкой грязи.

Нужно было что-то предпринять. По предложению Бершанской решили построить для взлетно-посадочной площадки деревянный настил. Интенсивность вылетов, конечно, уменьшилась, но хорошо уже было и то, что полк действовал.

С оттепелью пришла непогода. То сутками моросил надоедливый мелкий дождь, то сыпал мокрый липкий снег. Летать приходилось под самой кромкой облаков, на высоте 400–500 метров. А в таких условиях тихоходные У-2 ничего не стоило сбить из крупнокалиберных пулеметов. Во всяком случае, доставалось нам от них основательно. Сплошь и рядом самолеты возвращались из полетов с изрешеченными плоскостями. Техники латали их на скорую руку, в результате чего крылья многих машин вскоре стали походить на потрепанные лоскутные одеяла.

Но вот что характерно. Как бы тяжело ни было, человек всегда остается оптимистом, его не покидает чувство, юмора. Помню, мы с Сашей Акимовой возвратились из опасного полета. А могли бы и не возвратиться — крылья машины сплошь были посечены пулями, и мы только диву давались, как это ни одна из них не угодила в мотор, а то и в кого-либо из нас. Надо представить себе состояние экипажа после такой переделки! А между тем у Саши еще хватило выдержки, чтобы пошутить. Посмотрела она, пощупала дырки в крыльях, покачала головой и говорит:

— Маринка, теперь нам теплее будет в воздухе, когда заштопают плоскости.

— Боюсь, как бы нам не пришлось довольствоваться обычными одеялами, — ответила я. — Дыр прибавится, придется плоскости перетягивать, а тогда насидимся без дела.

Вскоре предсказания мои едва не сбылись. Мы бомбили тогда вражеские позиции в районе Нойенбурга. Мощная облачность не позволяла подняться выше 400 метров. Дул сильный порывистый ветер, крупный липкий снег залеплял козырек кабины. Земля еле-еле просматривалась.

— Погодка, чтоб ей пусто было! — ворчала всю дорогу Акимова. — Как теперь ориентироваться прикажешь?

— Ничего, — успокаивала я Сашу, — фашисты выручат. Без внимания они нас не оставят. А начнут палить пулеметы — вот тебе и ориентиры.

Враг в самом деле встретил нас еще на подходе к цели сильнейшим огнем крупнокалиберных пулеметов.

— Вот тебе и ориентиры, — бросила Акимова. — Ничего себе, заметные, но я бы предпочитала самой искать цель, чем пользоваться такими указками.

А обстрел был действительно мощным. За шумом мотора я не могла слышать, но, как всегда, каким-то особенным, выработавшимся за годы войны чутьем, безошибочно угадывала, когда пулеметные очереди с сухим треском пропарывали перкаль плоскостей. Несколько пуль наискось чиркнуло по козырьку кабины штурмана, и на нем появилась сплошная трещина. Потом в переговорном аппарате послышался голос Акимовой.