Марина Чечнева - Самолеты уходят в ночь

Долго плавала, потом грелась на солнце. На душе было удивительно легко и свободно, а в то же время я иногда ловила себя на том, что меня вроде бы что-то тревожит. Солнце уже поднялось довольно высоко, обычно к этому времени на пляже собиралось большинство отдыхающих, а сейчас он пустовал. Это-то и породило в душе моей смутное беспокойство. Еще больше насторожилась, когда, возвращаясь в санаторий, попала на его необычно пустынную территорию. Первое, что бросилось в глаза, — это какая-то неживая тишина. Все вокруг словно вымерло, нигде не видно было ни одного человека. Тут я поняла — что-то случилось.

Прибавила шагу и почти бегом влетела в помещение. Встретившаяся мне нянечка молча, мне показалось, даже осуждающе посмотрела на меня и быстро удалилась. Взволнованная, ворвалась я в палату, где жили мои подруги по санаторию Валя Пономарева и Тамара Кончухидзе, и не поверила своим глазам: они укладывали чемоданы.

— В чем дело, девочки? — удивленная, спросила я. — Что случилось?

— А ты не знаешь? Началась война, — ответила Валя.

— Война?! — я оторопело уставилась на подруг. — Какая война?

— С Германией. Фашисты уже бомбили первые приграничные города. Собирайся и ты домой. Отдых кончился.

Вырваться в Москву было не так-то просто. В первую очередь отправляли мужчин. Пономарева и Кончухидзе, зная о моей профессии, посоветовали обратиться в местный военкомат.

Я так и сделала. Зашла к военкому и прямо заявила, что хочу на фронт. Он окинул меня сердитым взглядом и попросил удалиться из комнаты.

— Ах, летчица? — переспросил он. — Все вы летчицы! Много вас тут таких вояк ходит. Давай, девочка, не мешай работать. Иди домой.

— Но я же вам сказала, что дом мой действительно в Москве, что я имею звание летчика-инструктора. А здесь отдыхаю в санатории.

Военком посмотрел на меня внимательными, усталыми глазами, потер ладонью лоб и произнес:

— Ну ладно, давай документы.

Летных документов при мне не оказалось, я, конечно, оставила их дома.

— Тогда остается только затребовать из Москвы, — насмешливо посоветовал военком.

Я чуть не расплакалась от досады и зло выпалила:

— Стыдно в такое время смеяться!

— А ты не устраивай здесь спектакля. Понимать надо, мы не в бирюльки играем. Вот отправим военнообязанных, тогда можно будет и с вами заняться.

Минуло несколько дней, горячка улеглась, и из Ялты понемногу стали отправлять иногородних. Я уехала одной из первых.

В Москве меня ждала новость. Наш аэроклуб соединили с Центральным аэроклубом имени Чкалова. Учебные полеты над столицей запретили, и нас переводили под Сталинград.

Незадолго до отъезда, в ночь на 22 июля, несколько фашистских самолетов прорвались в город. Зажигательные бомбы угодили в наш дом. Потушить пожар не удалось. Рядом занялось еще несколько строений. Пожарных машин не хватало, а мы с ведрами ничего не могли поделать.

Пожар стих лишь к утру. Сильно уставшая и какая-то опустошенная, я медленно побрела, направляясь к заводу, где работал отец. В это время он обычно возвращался с ночной смены. От усталости меня слегка пошатывало, бил легкий озноб. Чтобы согреться, я ускорила шаг. Навстречу шли люди со смены. Я искала глазами отца и все-таки не заметила. Почувствовала только, как тяжелая ласковая рука легла на мою голову. Припав лицом к его груди, я с трудом вымолвила:

— Все… все сгорело, папа!

Не сдержалась и горько разрыдалась. Накопившаяся в сердце боль рвалась наружу в глухих судорожных рыданиях, которые вот-вот могли перейти в истерику. Почувствовав это, отец вдруг сильно встряхнул меня за плечи и сурово, жестко сказал:

— Перестань! — А затем уже мягче: — Не разводи плесень, дочка. За все это они нам заплатят.

Страна поднималась на смертный бой, и каждому было место на поле брани. Фронт был всюду: не только на передовых позициях, но и в тылу. Он проходил у пышущих жаром мартеновских печей, через шахты горняков и через колхозные поля. На передовых солдаты — люди в серых шинелях — шли в бой, истребляя ненавистного врага. В тылу такие же люди, но в спецовках, ватниках шли в атаку, чтобы получить больше металла, угля, хлеба, всего того, без чего немыслима победа на полях сражений. Жили одной мыслью, одним желанием — все для победы!

Мой фронт был в небе под Сталинградом. Здесь мне дали группу курсантов и сказали: «Учи!»