Роберт Колдер - Уилли [Сомерсет Моэм - Жизнь и творчество]

Еще больший накал драме придало сообщение об усыновлении Моэмом Серла, который мог теперь стать единственным наследником писателя. Серл испытывал удовлетворение от усыновления и нисколько не удивился этому шагу после тридцати пяти лет совместной жизни с Моэмом. Правда, он испытывал неловкость, потому что, как он утверждал, у него с Лизой всегда были дружеские отношения. Со своей стороны, Лиза была поражена решением отца, потому что всегда рассматривала Серла «всего лишь как секретаря [Моэма]».

По совету своих адвокатов, которые предупредили ее, что Серл как законный сын унаследует все имущество писателя, Лиза в феврале 1963 года подала иск в суд, ставя под сомнение акт усыновления отцом Серла.

Закрытое слушание дела состоялось 12 июня в Ницце. Каждая сторона была представлена лучшими парижскими адвокатами. Суд согласился с Лизой и постановил, что она является законной дочерью Моэма и что в силу этого усыновление Серла не имеет юридической силы.

Когда Серл сообщил Моэму о решении суда, тот болел и находился в постели. Сначала писатель не мог понять что ему говорят. Когда же смысл дошел до его сознания, он впал в отчаяние. Серл сообщил журналистам, что он не обсуждал этого вопроса с писателем. «Решение действительно потрясло его», — охарактеризовал он состояние Моэма.

Всю зиму Моэм чувствовал себя неважно; поэтому в апреле он отменил намеченную поездку в Италию и Грецию. По мнению Серла, иск Лизы привел к резкому ухудшению общего состояния писателя. Моэм в письмах друзьям все чаще жаловался на то, что Лиза сделала последние годы его жизни невыносимыми.

К сожалению, решение суда Ниццы не прекратило затянувшейся и мучительной тяжбы. В августе Моэм опротестовал решение суда об аннулировании его решения усыновить Серла. Но после слушания дела 22 января 1964 года через адвокатов было объявлено, что стороны достигли полюбовного согласия. Лиза получала 250 000 долларов из 648 900 долларов, на которые она претендовала после продажи коллекции; почти все ее права на владение долей виллы «Мореск» были восстановлены; Моэм обязался покрыть все расходы, связанные с рассмотрением ее иска. Она, в свою очередь, согласилась в дальнейшем не претендовать ни на какую другую собственность отца, а Моэм отзывал свой иск с протестом против решения суда о незаконности усыновления им Серла.

После слушания дела Лиза виделась с отцом еще один раз, в августе 1964 года, когда он по ошибке принял дочь за ее мать.

К моменту урегулирования спора состояние здоровья Моэма настолько ухудшилось, что проблески ясного сознания посещали его в течение лишь очень коротких периодов времени. «Мистер Моэм очень странно себя ведет», — делился своими опасениями Серл в письме Джонасу. Как-то Серл на время отлучился в Ниццу. По возвращении он обнаружил, что Моэм куда-то исчез. После усиленных поисков он был найден на одной из дорог мыса Ферра; при этом писатель все время повторял: «Серл оставил меня! Серл оставил меня!» В другой раз Моэм стал изображать из себя короля Лира: он то бросался бежать, как ребенок, то останавливался на какое-то время, то снова бросался бежать.

По мере того как Моэм становился совсем беспомощным, Серл в еще большей степени взял на себя выполнение возросших обязанностей: он продолжал отвечать на сотни писем, приходивших на виллу каждую неделю, подражая при этом стилю Моэма. Он держал назойливых журналистов на расстоянии и лишь перед самым 90-летием писателя организовал им короткую встречу с Моэмом. При этом Серл предупредил журналистов, что Моэм очень быстро устает и что он все больше проводит дни как и любой другой человек его возраста. После завтрака писатель гуляет по саду, а после легкого обеда ложится отдохнуть. Послеобеденный сон теперь становился все продолжительней. В полдень, взяв с собой двух любимых собак — пекинеса и таксу, — Моэм совершал прогулку по прилегающим к вилле дорогам; иногда в сопровождении Серла он отправлялся в короткую поездку на машине. Вечером он, как всегда, являлся к ужину одетым в строгий костюм. После ужина играл с Серлом в какую-нибудь игру, а затем, как всегда рано, отправлялся спать.

Шестидесятилетняя привычка писать по утрам уступила место отдыху, сопровождаемому легкой дремотой или слушанием музыки; правда, наступившая глухота отняла у него к концу жизни и это удовольствие. С дней юности в Уитстебле чтение доставляло ему самое большое удовольствие и всегда служило утешением. Но теперь катаракты затянули его глаза непроницаемой пеленой. Его память начала отказывать ему: он забыл, что когда-то написал «Пироги и пиво» и «Острие бритвы», хотя иногда вспоминал проживание в маленьком домике в Южной Каролине. Его давнишняя страсть, бридж, также стала для него недоступной.