Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

— Аз-буки! Аз-буки!

А за ним ребята все хором:

— Аз-буки! Аз-буки!

Иногда слышно было плач и крики, и тогда селяне, подморгнувши один другому, говорили:

— Ишь, как дьяк березовым пером выписывает!

Скоро и сам Тарас оказался в отаре, состоящей из десяти — двенадцати босоногих ребят, и малый Тарас тоже вместе со всеми начал повторять за дьяком:

— Аз-буки, аз-буки!

Выбегая из школы, он вместе с другими ребятами пел:

— Аз — били меня раз! Буки — не попадайся дьяку в руки!

Но попадать дьяку в руки Тарасу приходилось чаще других. Непоседливый, интересующийся всем вокруг, Тарас чувствовал большую тягу к науке, хоть и тяжелая была та наука.

По субботам всех учеников — и правых, и виноватых — дьяк сек розгами, причитывая четвертую заповедь: «Помни… день… субботний…» и т. д. При этом каждый ученик должен был пойти в соседний сад Грицка Пьяного, нарезать там (конечно же, украдкой, чтобы хозяин не заметил) вишневых розг, принести их в школу и ждать, пока учитель выпорет его этими розгами. Били не только по субботам! Небитым оставался только тот ученик, до коего не доходила очередь, потому что учитель уставал от битья и ложился спать. Иногда учитель приходил в школу в хорошем настроении, тогда выстраивал учеников в ряд и спрашивал: «А что, хлопцы! Боитесь вы меня?» Ученики все в один голос по его приказу должны были кричать: «Нет, не боимся!» — «И я вас не боюсь», — веселился учитель, распускал их по домам, а сам ложился спать.

У этого жестокого дьячка Тарас закончил свое образование, выучил часослов и Псалтырь и научился писать. Голодным он был постоянно, только одни покойники выручали, над которыми дьяк посылал Тараса читать Псалтырь. Ходил Тарас постоянно в серенькой дырявой свитке и в вечно грязной рубашке, а о шапке и сапогах и помину не было ни летом, ни зимой.

Этот дьячок Бугорский был настоящий деспот, на которого наткнулся Тарас, который поселил в душе мальчика на всю жизнь глубокое отвращение и презрение ко всякому насилию одного человека над другим. Детское сердце было оскорблено этим исчадием деспотических семинарий миллион раз. Бесконечные порки и лишения, лишения и порки ожесточили вконец сердце босоногого подростка, и он покончил свои отношения с дьячком так, как вообще оканчивают выведенные из терпения люди — местью и бегством. Найдя его однажды бесчувственно пьяным, Тарас употребил против него собственное его оружие — розги — и, насколько хватило детских сил, отплатил ему за все его жестокости.

Здесь же, в школе дьяка Бугорского, пробудилась у Тараса страсть к рисованию. Маленький Тарас выделялся среди своих сверстников любовью к рисованию. Потом он напишет в своем стихотворении об этом:

Когда ему становилось невмоготу от порок, он обыкновенно убегал и по нескольку дней скрывался в садах, причем запасался бумагой, а при случае не прочь был стащить у дьячка и пятак; из бумаги он делал маленькую книжечку и тотчас же принимался обводить ее крестами и «визерунками с квитками» или списывать Сковороду.

Так и на этот раз. Отомстив своему мучителю, он похитил у него книжечку и бежал в село Лысянку к маляру-дьякону. Но через четыре дня он снова бежит, уже в Стеблов (Каневского уезда), а оттуда в Тарасовку к дьячку «хиромантику», который, посмотревши на его левую руку, признал его ни к чему не годным, «ни даже к шевству, ни к бондарству». Похождения эти кончились неудачей, и он должен был возвратиться домой.

К тому времени он был уже круглым сиротой. Сначала умерла мать. Тарасу исполнилось 9 лет.

— Со святыми упокой рабу божью Катерину, иде же несть болезни, печали, ни воздыхания, — читает дьяк и поднимает глаза из-подо лба, и косица, похожая больше на селедку, чем на обычную косу дьякона, трусится в такт. Отец весь серый, согнутый и не отрывает глаз от гроба. Тарас держит за руку сестру Иринку, а за юбку Иринки держится слепая Марийка, а брат Никита держит маленького Иосифа. В гробу лежит мать, такая спокойная-спокойная, только лицо совсем желтое. Как будто из воска. Почти все лето болела, но разве лановой на то обратил внимание? И жала, и вязала, как всегда, а уже когда обмолотились — доходились ее ноги, доработались ее руки, — слегла и не встала. Не верится Тарасу — неужели мама не поднимется, не посмотрит и ничего не скажет?