Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

На дворе, возле хаты, на зеленой мураве сидела и ужинала вся семья. Лишь Катерина от волнения не могла есть, кусок не лез ей в горло; она стояла у калитки, подперев голову рукой, и все высматривала — не покажется ли загулявшийся сорванец.

И только появилась белокурая головка над перелазом, Катерина радостно закричала:

— Пришел! Пришел! — и, бросившись к брату, схватила его на руки, понесла через двор к хате, усадила в кружок ужинавших. — Садись ужинать, приблуда!

После ужина, укладывая мальчугана спать, Катерина целовала его:

— Ах ты, приблуда!..

А Тарас долго не мог уснуть: он думал о железных столбах и о том, говорить ли о них Катерине и Никите или не говорить. Никита бывал с отцом в Одессе и там, конечно, видел эти столбы. Как же говорить ему о них, когда Тарас их вовсе не видал?..

Вспомнил Тарас и рассказы родного деда, свидетеля «Колиивщины» — крупнейшего крестьянского восстания на Украине в 1768 году, — о гайдамаках, об их кровавой борьбе против шляхты. Через два десятка лет в эпилоге к своей поэме «Гайдамаки» он напишет:

Вечерами иногда он садился к деду на завалинку и просил его рассказать о казаках, об их подвигах… Дед закрывал глаза и погружался в воспоминания…

— Вспоминаю батька нашего славного, Максима, вспоминаю гайдамаков. В наших лесах они собирались, здесь панов проклятых били. Давно это было, я еще молодой был. Да, давно… Проклятые паны шляхские задумали нашу землю всю захватить, всех людей на свою веру перевернуть, всех нас ополячить. Издевались — сказать нельзя как!

Был в Вильшане титарь, церковный староста — Данило Кушнир. Говорили люди — такой уже человек, что другого такого и не найдешь. И что ж с ним сделали! Замотали руки соломой и подпалили, а потом зарубили насмерть. Да разве титаря одного! Слово не так — в тюрьму, пытки. Не стерпел народ, пошел в гайдамаки — защищать бедный свой край. Говорили еще люди, будто бы царица золотую грамоту написала, чтобы всех панов польских убили, да и жили себе свободными.

Был у нас атаман — орел — запорожец Максим Железняк. Видел его, видел, как приехал он из Мотронинского монастыря. Как глянул на нас, сердце у меня загорелось…

В Мотронинском монастыре собрались к Максиму запорожцы, посвятили ножи свои и пошли Черным шляхом панов бить. Как раз под Маковея над речкою Тясьмином, что под Чигирином, собрались гайдамаки в дубраве. Разобрали гайдамаки свяченые ножи и стали ждать третьих петухов. Но есаул Максимов не утерпел, не дождался третьих петухов, поджег Медведовку, и запылала вся Украина…

Такое вот было! Кто только мог топор поднять, все до Железняка — даже женщины с рогачами в лес к гайдамакам подались. А Максим своей саблею-домахою рубает, карает, поля трупами покрывает, ксендзов проклятых, иезуитов выметает, чтоб и на семена не было. Умели на чужую землю, на чужую жизнь зариться — ну и отведайте хорошенько кары народной!..

— А Гонту ты видел, дед?

— Нет, Гонты не видел, говорят, верный побратим был Максиму, за Украину жизнь отдал. Ох, и досталось ляхам… — и умолк дед.

— А потом? — спросил Тарас.

— Ну, что потом — предали гайдамаков, и царица и ее войско з шляхтою вместе задушили гайдамаков. Гонту замордовали, язык ему отрезали, четвертовали, Максима в Сибирь заслали, да начали ловить гайдамаков по ярам да лесам, вешать, палить.

— А золотая грамота? Ви ж говорили, что она золотую грамоту написала, чтобы люди вольные были…

— Какая там грамота! Вот такая та золотая грамота, что все мы крепостными под паном ходим. Обманула царица… — вздохнув тяжело, махнул рукою дед…

Читать Тарас научился рано. О школе первым завел разговор дед.

— Что в голове есть — то всю жизнь несть, — сказал он. — Пора уже Тараса до дьяка в науку отдать.

— Да маленький он еще, — тихо отозвалась мать.

Но отец поддержал деда.

— Ничего, пусть сызмальства учится. Что будет уметь, того за поясом не носить.

Тарасу было и интересно, и немного боязно идти в школу. Он не раз бегал под ее окнами и слышал, как учитель, дьяк, громким голосом говорил: