Владимир Крючков - Личное дело.Три дня и вся жизнь

Лично убедился в том, что право на участие адвоката с самого начала расследования дела — одно из важнейших достижений уголовно-процессуального законодательства.

Неравенство сторон — следователя и подследственного — ощущается практически во всем. Во-первых, следователь хозяин времени: день, час, продолжительность допроса, перерывы в работе с подследственным — все в его власти и зависит только от него. Характер, направленность допроса также определяются следователем: он подбирает вопросы, очередность их постановки, вокруг одних может кружить часами, а по другим как бы скользить.

Внезапность темы допроса — излюбленный прием, хотя, мне кажется, он мало что дает.

Многократный допрос по одним и тем же эпизодам, дополнительные вопросы, уточнения сопровождаются, как правило, подчеркиванием, что он, следователь, только и думает, как мне, бедолаге, помочь. Иногда становится даже как-то неудобно оттого, что он усердствует, а ты не ценишь его стараний. Вдруг следователь выходит из себя, изображает обиженного, утверждает, что хотел бы помочь, а подследственный делает себе хуже.

Много и других приемов, довольно дешевых, примитивных, но они, как ни странно, иногда срабатывают, помогают следствию.

Причина, как мне думается, все в том же незавидном положении подследственного — он готов ухватиться за любую соломинку, связывая с ней надежды на спасение. И самое, пожалуй, удивительное — подследственный может наговорить на себя лишнее!

Все эти уловки могут принести временный успех, но только в ходе предварительного расследования, о чем следователи забывают. В судебном заседании этот «успех», как правило, оборачивается брешью и компрометацией следствия.

Первый мой следователь начал работать со мной в Солнечногорске 22 августа. Он оказался сравнительно молодым сотрудником Российской прокуратуры. По складу характера был он человеком невеселым, я сказал бы, даже постоянно чем-то удрученным. Взгляд у него был задумчивый, угрюмый, в глаза почти не смотрел.

У меня появилось естественное желание составить о нем более полное представление, заглянуть в него поглубже, но все мои попытки разглядеть его глаза ни к чему не приводили — лишь на секунду наши взгляды встречались, а потом он тут же отводил глаза в сторону.

Он начал с личного обыска, составил протокол, выполнил некоторые другие формальности. Проделал все это молча, корректно, реагируя на мои вопросы односложными ответами. Объяснил, что я имею право на адвоката, но сделал это мимоходом, так, что я не придал этому значения, и следствие началось без адвоката.

Это была моя первая ошибка. Но одновременно совершило ошибку и следствие, потому что допрос подозреваемого в совершении преступлений, предусмотренных статьей 64 УК РСФСР, производится при обязательном присутствии защитника, а в случае его отсутствия теряет юридическую силу.

Следователь попросил меня рассказать об августовских событиях и приготовился писать протокол. Конечно, он не владел материалом, и все, что я говорил, было для него и ново и, более того — интересно. Спустя минут сорок он взял перерыв и бросил фразу: «Прямо доклад, вот как у вас получается».

На мой уточняющий вопрос, что я, мол, что-то не так говорю, последовал ответ: «Все так и можно продолжать». Никаких дополнительных вопросов у него не возникало. По окончании допроса он долго молчал, затем, не сказав ни слова, удалился. Через несколько дней он продолжил работу со мной уже в Москве.

Я понимал, что у следователя появится много вопросов и что, наверное, следственная группа будет готовить их за кулисами.

Мне показалось, что следователь без особого желания взялся за работу со мной, а точнее, принял дело к производству. Во всяком случае, он все время был скован, инициативы с его стороны не чувствовалось. Иногда беспричинно прорывалась раздражительность, но не в мой адрес, а по поводу всего происходящего. Будучи человеком неконтактным, он не использовал допрос для углубления отношения с подследственным, просто плыл по течению, а затем неожиданно прерывал допрос.

Я силился понять его личное отношение к ГКЧП, но он так его и не проявил. Это наводило меня на размышления. На мои вопросы, как правило, не реагировал, отводил в сторону взгляд и, немного помедлив, продолжал допрос, то есть выполнял свою программу. На контакты с моей семьей шел неохотно, но письма передавал, соблюдая при этом установленные формальности. Вскоре я понял, что он тяготится делом и поэтому постарается отойти.