Владимир Крючков - Личное дело.Три дня и вся жизнь

Он жизнелюб, имел достаток, гурман, любит Россию, но не хочет жить так плохо, как большинство россиян. Интеллектуально богат, эрудирован, великолепно знает отечественную и зарубежную литературу — прозу и поэзию, древнюю историю.

Хорошая память позволяла ему воспроизводить большие выдержки из прочитанного. Сам сочинил несколько сот коротких стихотворений — сонетов, продолжает работать над ними, мечтает издать, имеет на этот счет договоренность с издательством. Знаток и ценитель музыки, прежде всего классической. Многие оперы знает наизусть — и либретто, и музыку. Сам играет на фортепьяно.

8 ноября 1991 года по радио передавали оперу Беллини «Норма». Надо было видеть, с каким самозабвением он прослушал ее от начала до конца, а затем долго переживал, воспроизводил отдельные отрывки из арий. Одинаково любит восточную и западную музыку.

В семейной жизни несчастлив — второй брак оказался таким же непрочным, как и первый. Жена расторгла брак вскоре после вынесения ему приговора. Сын остался с женой, и он считает, что потерял его навсегда. Лишился жилья, у него нет даже скромного угла в стране, которой тоже не стало.

В тюрьме провел шесть лет — по времени и значимости целую эпоху. За это время полностью обнищал, нет денег, но появились долги, считает, что на нем клеймо преступника. Здоровье основательно подорвано, астма разыгралась не на шутку и делает свое дело. По ночам его мучил кашель, курение отнимало последние остатки здоровья. «Выйду из тюрьмы — запью, чтобы через полгода уйти в лучший мир», — говорил как о давно решенном.

Не знаю, какое постановление примет суд высшей инстанции по его кассационной жалобе. Возможно, освободит из-под стражи, ограничившись отбытым сроком наказания. Но вопрос не только в этом. Ценность его как специалиста несомненна. Специальные знания — не его личное достояние, а достояние государства. Знания, способности, опыт деньгами не измеришь.

Как-то в камеру пришел врач, осматривал пациента. Сокамерник очень деликатно дал ему один совет, другой. Врач согласился, и между ними произошел профессиональный разговор не без пользы для врача. Я спросил третьего сокамерника, используют ли его в тюрьме как врача-психиатра? Он с горечью ответил, что его услугами ни разу не воспользовались. Кстати, его ждут в прежнем институте, он имеет неофициальные приглашения еще в некоторые учреждения. Но как он поступит, еще не решил.

Неужели после освобождения он уедет в ЮАР, а не останется в России, чтобы лечить, приносить пользу людям здесь?

…В 22:00 8 ноября 1991 года выключили радио, а я мысленно пробежал все 74 года советской истории.

Разными они были. Были годы поражений, позора, унижений, репрессий. Но были годы побед, подъема, движения вперед, возрождения. Были годы усиления советского влияния в мире, под воздействием которого менялся в лучшую сторону облик человеческого общества на планете. Было все, и ни от чего мы не вправе отказываться!

1991 год лично для меня был самым тяжелым, драматическим, не считая, разумеется, 1941 года — начала Великой Отечественной войны. В 1991 году у меня рухнули надежды на сохранение Советского Союза, гражданином которого я являлся. Участие в августовских событиях перевернуло мою личную жизнь, обрекло на страдания и душевные муки родных и близких, а я лишился свободы, не добившись спасительной для страны цели.

Сокамерник, что недавно с воли, рассказывает о житье; слушая рассказ о тяжелой жизни, мытарствах людей, порушенном государстве, один из сокамерников с горечью произнес: «А Родину-то нашу распяли…»

Огромный, порой нечеловеческий труд оказался вдруг лишним, иногда, казалось, напрасным. Самые добрые намерения обернулись тяжелым поражением. С нуля не начнешь — слишком много лет позади и совсем мало впереди. И все же человек редко вовсе теряет надежду.

Мне в тот день, 8 ноября, тоже хотелось верить в то, что еще не все потеряно. И я верил!

Каждый человек связывает с Новым годом личные надежды.

Тюрьма настолько прижимает, что разогнуться, подняться до состояния, когда человек мечтает об осуществлении желаний, почти невозможно. Нет легкости полета мысли, не хватает рвущейся ввысь энергии, ощущаешь одну тяжесть.

Сокамерники заметили, что я больше говорю об общих делах, о трудном времени для страны. По их мнению, в моем положении все думы должны быть обращены лишь к семье, дому и собственной судьбе. Пришла пора, говорили они, расстаться с политикой, она для меня раз и навсегда осталась в прошлом. Но как быть, если она стала неотъемлемой частью моего существования, второй натурой. Видимо, вырвать политику из моего сердца уже невозможно ни обстоятельствам, ни времени.