Владимир Крючков - Личное дело.Три дня и вся жизнь

И действительно, перерывы между допросами становились все больше, а в октябре со мной стал работать новый следователь. Кстати, потом я случайно узнал, что мой первый следователь вообще уволился из органов прокуратуры по собственному желанию.

Новый следователь был чуть старше 40 лет, активный, контактный, тонкий, понимающий ситуацию. У него была своя позиция, которую, правда, он полностью не раскрывал, любил и мог порассуждать о сложных проблемах, но делал это осторожно, границ дозволенного почти не переступал. Следствие с первых дней повел активно, главный метод — вопросы, ответы, уточняющие вопросы. Никакого понуждения. Внешне удовлетворялся любым ответом, но дополнительные, более детальные вопросы не заставляли себя ждать.

Широко использовал мимику, жесты, давая понять, доволен или нет ответом подследственного.

Очень скоро я заметил у него один существенный недостаток в тактике допроса: он любил задавать неожиданные, так называемые коронные вопросы, призванные захватить врасплох, и таким образом получить нужную следствию информацию. Но слабая сторона такого метода состояла в том, что некоторые из этих вопросов задавались, как говорится, на авось. В результате он сам нередко попадал в неловкую ситуацию или сбивал с толку подследственного.

Вот пример. Спрашивает: «Владимир Александрович! 5 августа 1991 года на объекте КГБ состоялась ваша встреча с Язовым и Пуго. Расскажите, о чем шел разговор на встрече?»

На мой уточняющий вопрос, уверен ли он, что встреча состоялась именно в тот день и в том составе, он ответил утвердительно. Я попросил его уточнить, был ли Пуго 5 августа в Москве.

На следующий день следователь снял вопрос, поскольку выяснилось, что Пуго улетел из Москвы накануне — 4 августа.

Зато им активно использовались вежливость, предупредительность, сочувствие и еще кое-что в этом духе. А еще он обожал затевать дискуссию и по ходу выводить подследственного на интересующие следствие вопросы. Ни разу не повысил голоса, не допустил грубости. По-моему, искренне сокрушался по поводу утечки в средства массовой информации материалов расследования. В отличие от первого следователя мгновенно наладил контакт с адвокатом, что к тому времени стало чуть ли не главной проблемой, вызывавшей раздражение у всех сторон — следователя, адвоката и подследственного, поскольку адвокат требовал строгого соблюдения уголовно-процессуальных норм, и неизменно оказывался прав.

Этот следователь был старшим группы, которая вела дело ГКЧП в части, касавшейся КГБ СССР, Тизякова и Стародубцева. Нагрузка была приличной, и вскоре он заболел — не выдержало сердце. Я сожалел по этому поводу, ибо мне казалось, что он склонен к объективному расследованию.

И все же он успел провести со мной две очные ставки — с бывшим министром иностранных дел Бессмертных и бывшим первым секретарем Московского горкома КПСС Прокофьевым. Очные ставки объективно осветили ряд важных моментов, показали тому и другому мою порядочность и, самое главное, подкрепили уверенность следствия в правомерности нахождения на свободе Бессмертных и Прокофьева, как не совершивших какого-либо преступления.

Удивительное дело, несмотря на мои неоднократные просьбы, больше ни с кем очных ставок у меня не было. А ведь они были нужны не только мне, но и следствию.

Вскоре второй следователь заболел и его заменил третий: 58-летний сотрудник прокуратуры одной из республик Российской Федерации.

С самого начала он стал играть роль рубахи-парня. Рассказал о себе, семье, внуках, как жил в прошлом, о своей принадлежности к КПСС. Сокрушался по поводу экономических реформ, из-за которых его семья попала в бедственное положение, лишившись сбережений, хотя и скромных. Жалел Союз, по-доброму вспоминал прошлую жизнь. Любил поговорить на отвлеченные темы, внимательно слушал меня, соглашался с моими рассуждениями, советовал кое-что из сказанного включить в показания. Проявлял заботу о моем здоровье, давал добрые советы и даже пытался угощать чаем, конфетами. Предсказывал мне перспективу, намекая, что все обойдется малыми издержками.

Как бы доверительно говорил мне, что, судя по показаниям моих подельников, я оказываюсь во главе всего дела, или, как принято говорить, «паровозом». Исправить это можно моими откровенными показаниями о деятельности других обвиняемых. В доказательство следователь иногда показывал мне, разумеется «доверительно», выдержки из показаний отдельных обвиняемых, компрометирующих меня.