Леонид Саянский - Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера

Если обращать внимание на все мелкие стычки с небольшими партиями немцев, то, во-первых, выходит, что мы деремся чуть ли не десятый день подряд и что немцы проникли всюду — и на флангах и в тылу; все время полкам приходится менять позиции и вести бой впроголод. Где найдем теперь наши обозы! Вокруг много германской конницы, и держать обозы при себе нельзя; они отодвинуты назад. Со стороны Осовца слышен глухой гул; тяжелая артиллерия, должно быть, бьется. Кстати, о ней. В последние дни пруссаки неоднократно посылали нам свои восьмидюймовые подарки. Даже люди с железными нервами с трудом владеют собой, когда около происходить разрыв. Сначала слышен гул полета, и вдруг земля будто бы харкнет вверх бурым пламенем, сизой тучей дыма, осколков и камней. Грохот разрывов в десяти саженях положительно невыносим.

Человек на мгновение теряется совершенно. Не слышит, не видит и не чувствует ничего, весь поглощенный этим тысячепудовым грузом звука.

Часто такие разрывы, не причиняя прямого вреда своими осколками, рвут своим гулом барабанные перепонки, вышибают сотрясением воздуха глаза и заставляют расходиться черепные швы. Все эти повреждения зовутся контузией. И раньше, когда война была для меня нечитаной книгой, я был убежден, что контузия — это форменный пустяк. А теперь согласен с нашим общим мнением, что лучше любая рана, кроме живота, понятно, чем сильная контузия.

Даже сначала перенесенная легко, она потом, через год и даже через два, скажется. И были случаи, когда жертвы этих воздушных волн кончали жизнь в сумасшедшем доме!

Такие снаряды хороши для крепостей! Для наших ниточек — окопов — они все равно, что пушка для воробья и даже еще более безвредна. Выроют яму, в нее уже человек пять залезло — окопы копать не надо! Зато шрапнель вредит много, особенно на открытых местах. В лесу же она тоже мало убийственна.

Вообще, как говорят наши артиллеристы, германские снаряды полевой артиллерии мало «убойны». Наши больше. Хорошее слово «убойный»!

В мирное время пахнет мясной лавкой, а теперь — чем-то успокаивающим. Очевидно, этой малой убойностью объясняется то, что мы мало сравнительно теряем людей, а кого теряем, так все с пулевыми ранами. Стреляют немцы метко, но… низко. Большинство пуль рикошетит. Остальные бьют землю перед окопами. Сегодня утром я ходил туда к товарищам. У них весело даже. Только вот изводит холод и отсутствие даже небольших удобств. Скучно без «печатного слова». Клочки газет тщательно прочитываются и только тогда уже идут на «козьи лапки». Вот и насчет козьих лапок слабовато. Что было с собой табаку, вышло до крошки. Запасы далеко, в обозах. А не курить — немыслимо, когда холодно, пусто в желудке и нервы к тому же шалят с усталости. Вот еще один бич наш — усталость!

Чем страшна война? Спросят нас дома, наверное, мирные граждане.

И, понятно, будут удивлены, узнав, что мы все боимся усталости. Здоровое, бодрое и еще крепкое тело — все на войне.

Мирные, спокойные, прозябавшие всю жизнь свою люди не поймут, почему это так. Им, далеким от наших непередаваемых переживаний, от этих простых, но полных ужаса сцен боевой жизни, — будут интересны наши психические потрясения; будут захватывать сцены ярких, потрясающих, но мало правдивых ужасов. Война! В этом слове для них так много любопытного, жадным извращенным любопытством.

Они будут холодеть от ужаса, когда им будут говорить об оторванной снарядом голове у солдата, только что закурившего трубку. Они будут нервно ежиться, слушая описание мрачной казни семерых сразу шпионов и тому подобную «навороченную» страхами чушь. А вот они не поймут того жуткого, холодного уныния, которое охватывает в бою, когда усталое тело отказывается двигаться и работать, а помутневшее соображение — ясно и точно воспринимать ощущения, оценивать изменение обстановки и думать о чем-либо… Руки свинцовеют. Глаза слипаются. Во всем теле неприятное, разъедающее впечатление какой-то слабости, соединенной ступой болью при каждом движении руки… Не хочется есть, курить, даже согреться не хочется. Вокруг идет бой. Нужно быть остро и ясно напряженным всему. А тут — «все равно… Лишь бы конец скорей какой-нибудь… — тупо думается усталой головой. Быть энергичным, сильным — невозможно…

Все, все устало! И вот с таким телом, с такой головой — попробуйте сесть в седло, выслушать внимательно и здраво получаемое приказание, карьером пронестись три-четыре версты по обстреливаемым пространствам и точно передать приказание, не спутав ни полслова, т. к. эти полслова могут погубить все дело. И если вы сумеете себя заставить сделать это, возьмете в руки раскисшиеся мускулы и спутавшиеся нервы — ваше дело еще не пропало — вы еще имеете остаток силы.