Вениамин Додин - Поминальник усопших

Надо знать: эта дорогостоящая «роскошь» — не приманка для привлечения заинтересованного взора будущего богатого клиента или даже покупателя. Не нарочитое сопровождением и сопутствием знаковыми элементами кричащего интерьера ультрасовременная и рвущейся в престижнейшие и наиболее востребуемые лечебница. Не потёмкинская деревня, призванная прикрыть функциональные убожество и, что хуже, недееспособность лечебного учреждения. Ибо, не просто для медицины, для медицины военной тем более, такой аксессуар. А сколок рабочей атмосферы госпиталя в США, где пользуют только президентов — главнокомандующих вооруженными силами. Более того, важнейший элемент лечебного и оздоровительного (выздоровительного, уточню) процесса.

«Представь раненого, искалеченного, в дерьме и в крови вывалянного и землёю засыпанного солдата, — говорила мама,. — Представь человека в шоке тягчайшей личной катастрофы. И, — если он в сознании, — мучимого непереносимой животной болью, невыносимыми моральными страданиями абсолютной брошености, одиночества и трагической беспомощности. Представь Божью тварь, душу человеческую, утерявшую всяческую надежду выжить. Надежду Спасения… Что сие значит для верующего, — просто для любого человека, — объяснять нет нужды… И, вдруг, — в ярких паузах секундного выплывания из коматозной трясины беспамятства, тотчас после всесокрушающего ужаса окопной действительности, — Чудо Воскресения! С вознесением в серебряные, — сверкающие ослепительными линиями стен и потолков белого металла, освещённые сияющими «солнцами» — чертоги… Рай Боттичеллев! Ангельский глас «поэта игры линейных ритмов!»…

А в раю нет места ни страданиям ни смерти…

Новая больничная архитектоника — какой же это мощнейший стимул излечения и выживания!…И не вспомогательный вовсе. А наиважнейший аксессуар надежды! Это не мои фантазии, — закончила мама. — Это воплощенные мечты Гиппократовых апостолов и озарения истинных архитекторов–гуманистов. И конечно нетленные впечатления–оценка великого множества тех, кто прошел драматический путь задетых раскалённых металлом».

…Тем временем, — в каютах их блока добрыми и умелыми руками извлечён уже из дорожных ящиков не мудрёный скарб, нажитый несколькими годами труда в таёжном поселочке. Вещи разобраны, отчищены, выправлены. Отглажено тщательно и разложено аккуратно по ящикам и полкам шкафов бельё и развешаны носильные вещи. Книги перетёрты и умело, — «с головой», — расставлены по полкам кабинетов, стопками разложены на столиках, стоят на тумбочках у изголовий коек. А сами койки застелены по домашнему не казённого вида бельём и устланы верблюжьими одеялами…Дебют вестового — мальчика в таких родных кондриках погонов!

…Рабочий кабинете главного хирурга — в маминой каюте–кабинете — по чёрному дереву переборки тёмной бронзы буквы пастеровского откровения: «Желание — великая вещь, ибо за желанием всегда следуют действия и труд, почти всегда сопровождаемые успехом». В нём организован был и посошок на дорожку.

…И тут же поминальная, — по светлую душу и память Эммануила Людвиговича Нобеле, — стопка и ломоть по светлую душу и память Безвременно усопшего в не давние дни. А потом нобелевский управляющий (NN) и Тойво (пока ещё Иван Иванович), без предисловий и объяснений, вручат родителям новые Бельгийские и Шведские паспорта с финскими визами. Паспорта «Нансеновские» — те самые «вездеходы». И папочку с мамиными именными (секретными) реквизитами–кодами прямой её радиотелеграфной связи с Маннергеймом (С «резервными» волнами и позывными радио–обсерватории «PASTEURа»).

С сюрпризом папочку: откинув чёрную шагреневую обложку её, мама увидала отлично выполненную копию–факсимиле оставленного ещё в 1929 году, — в квартире по Доброслободскому 6, — … своего Диплома. Выданного ей Попечителем Именного Е. И. В. отделения Санкт Петербургской Военно–хирургической академии. И на обороте редчайшего этого документа, — с удушающим волнением, со спазмом сердечным, — прочла оттиснутую серебром первую свою и единственную на всю оставшуюся жизнь Клятву—Присягу на верность делу, которому служит:

«Принимая с глубокой признательностью даруемое мне наукой право Врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, я обещаю в течение всей своей жизни ничем не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим, свято хранить вверенные мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами её процветанию, сообщая учёному совету всё, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажей тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам–врачам и не оскорблять их личности; однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицеприятия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей более меня сведущих и опытных; когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям»…