Вениамин Додин - Воспоминания

Об этом приезде–возвращении родителей моих интересанты узнали тотчас. Будто кем–то предупреждённые. Сразу же поинтересовались мамины бумагами. Началось паломничество любознатцев в Разгуляевскую нашу коммуналку. Скорее всего, безвинно–виновным в начавшемся этом потоке любопытствовавших был милейший Ираклий Луарсабович Андроников. Бывший кназ, ныне трудящийся Москвы…Ещё в сороковых годах, точнее, с 1936 по 1940–й, регулярно навещал Бабушку. И они — молодой лермонтовед и Старая ведьма (это он так ласково говорил о ней в её отсутствие) — могли часами уточнять некие детали взаимоотношений дяди её Абеля Розенфельда, — опекуна, — с его не ординарными клиентами в эпоху интересов растущего историка–учёного. Но ведь и она, повзрослев, и, в дело войдя, была непременным и активнейшим фигурантом того же времени. Потому гостеваниям Ираклия Луарсабовича в те четыре года конца не было. Исчезнув на четырнадцать лет путешествия моего Вверх по Красной реке — с того же 1940 по 1954 годы — Андронников вновь стал посещать вернувшихся. И с собою привёл поминавшийся шлейф соискателей теперь уже и маминого достояния. Сперва, японистов, по понятным причинам. Затем, спецов по войне. Наконец, германистов. А позднее чуть — вовсе ребят дошлейших, кропавших диссертационные сериалы под крышей Совета при комитете по делам религий. То были личности занимательнейшие и очень разные. Одно их объединяло — хватка! Вот уж хватали они всё, на что ложился глаз, и на всё что плохо ли, хорошо ли лежало. Лежало хорошо и плохо всё — маме было не до рукописей, не до рекомендантов неизменно милейшего Ираклия Луарсабовича: она в эти остающиеся у неё месяцы пыталась вырвать меня из ссылки. И бумаги исчезали с поразительной быстротою и бесследно. Правда, какая–то часть их обнаруживалась…чуть позднее…в выходивших книжках. В том числе в популярных. И даже в наукообразных монографиях! Авторы их, сговорясь как будто, забывали или УЖЕ нужным не считая, упомянуть имя той, которую цитировали. Так, рывшаяся в маминых бумагах чета японистов, впоследствии достойно представлявшая в Японии советскую державу, уютнейше разместила в книге своей об этой стране блоки маминых воспоминаний начала века. И, — так и не сославшись на автора этих объемистых разделов монографии своей, — на мой недоуменный вопрос о природе явления ответила: — Так ведь маме вашей, такому известному врачу, автору такого замечательного сочинения (по видимому, ввиду имеется всё тот же трехтомник — ВОСТОЧНЫЙ ДНЕВНИК) — зачем всё это?! Ей же с с ы л а т ь с я хотя бы н а с а м у с е б я н е н а д о! …Вот так вот…

Записки мамы по истории возникновения вероучения Меннонитов целиком вошли в труд одного из дошлых ребят, смастерившего из ещё полудетских упражнений Стаси Фанни обе свои учёные открытия, благо, кто же кроме её самой стал бы их экспертом хоть в том же ВАК?…

Мамины Вестфальские страсти обнаружились в книге Л. Г. Слишком поздно обнаружились, что бы я мог высказать ему лично своё к мерзости его отношение. Ведь он не просто украл рукопись, он Бабушку для того обманул, сославшись на распоряжение мамы передать ему бумаги её, когда она в те же часы умирала в Басманной больнице. Сам Г. тоже отошел уже в мир беспечальный… Сын его принёс мне свои искренние извинения. Получив взамен… чудо как удобный чешский манежик для своего чада. Пообещал прислать собственный опус. И провалился…

…В первый и последний раз мама рассказывает эту историю…

Мама рассказывает. И я вижу как стоят они, молча под клетками перед церковью Святого Ламберта в Мюнстере. Родные мои люди. Самые близкие. Но давно бесконечно далёко ушедшие от меня …

А я вспоминаю: Настал час, час настал, когда наёмников для вселенской бойни в сердце Европы незачем было нанимать — убивать некого стало. После семи лет переговоров 24 октября 1648 года был подписан Вестфальский мирный договор. И произошло это в ЗАЛЕ МИРА Мюнстерской ратуши, в котором за 114 лет до этого мира вершил аналогов не имевший жесточайший по звериной изощрённости суд Мюнстерской коммуны — Совет Двенадцать Апостолов…

До Прародины — до Нижних Земель — Нидерландов, они не дошли. Расхотелось…

Первый семестр учёбы пролетел незаметно.

В феерию Рождества стремительно влетел красочный и шумный праздник Нового, 1904 года…

Стаси Фанни и Марфу возили глядеть в университетский телескоп — раскрылась вдруг непостижимая глубина Вселенной. В голубом мерцании звёзд Большого Пса плыл торжественно блистательный Сириус — Каникулы. Париж купался в электрических огнях, в громе оркестров, в сверкающем инее рассыпающихся шутих. Из звёздного света, из выплесков музыки, из каскадов фейерверка волнами поднималась радость. Изливаясь, густея, обволакивала душно тревожным и завораживающим теплом необычайных надежд, источала фантастические видения — сны…