Вениамин Додин - Воспоминания

В 1895 году в Тифлисе Марфа и Стаси Фанни частными домашними уроками прошли два подготовительных класса, и дед Эмухвари отвёз их в Петербург. В гимназию Побединского. В ней было добротно поставлено классическое преподавание языков. Французский, немецкий, шведский и финский с грузинским девочки знали с младенчества. В гимназии начали они изучать латынь, английский, испанский, японский.

Поселились они все вместе, сначала в доме 5, по улице Жуковского у некоего штаб ротмистра Владимира Александровича — старого знакомого и, кажется даже однополчанина Иосифа. Но после энергичного вмешательства столичного доверенного Бабушки Розалии Левитина, Стаси Фанни и Марфа по приглашению Эммануила Юльевича Берга, главного смотрителя Главной же физической Обсерватории императорской Академии Наук, поселились в его доме 63, по Большому проспекту Васильевского острова. — Жить надо у приличных людей! — пояснила своё решение Великая женщина. Иосиф, которому было чрезвычайно неудобно перед тотчас же присосавшемся к его кошельку гусаром–однополчанином, кровно обиделся. И, в пику ЖЕНЩИНЕ, отверг категорически следующее, неизмеримо более важное решение её, сводившееся к плану направления сестёр по окончании гимназического курса на учёбу в Париж. В душе то он был, безусловно, за Париж: слово это задевало глубоко и томительно многие струны его души. Но — принцип! Своё бескомпромиссное — Нет! — планам Женщины Иосиф произнёс на людях — веско и торжествующе. Так, это и полагалось истинному мужчине и настоящему рыцарю. Он–то великолепно знал, что слово она сдержит и сделает всё по–своему. И тогда уже путешествие в Париж осуществится не… за его, Иосифа, счёт. Но за её денежки. Волки традиций останутся сытыми. Овцы девичьих судеб — целыми!…Или…наоборот? Так, или иначе, наш явный софист был ещё и тайным дипломатом!

Время шло. Девочки учились усердно. Успевая отдыхать и принимать в своём респектабельном доме новых и совсем не неприятных знакомых. В это им усердно помогала их родственница Елена Вейденшлагер—Абашидзе, бравшая уроки живописи у самого Репина тут, в Петербурге и в его финских Пенатах, где в мастерской великого художника мама гостила прежде со своим женихом…

Но вот гимназический курс окончен успешно! Тотчас Левитин отвёз сестёр в Грузию, в Маглаки. Мама и Марфа с месяц побыли там с братьями (их по такому случаю спустили из Верхней Сванетии!). Потом съездили ещё на пару недель в Елендорф. Отпустила Марфу в Кутаиси. А маму Бабушка отвезла в Екатеринославль, на Украину. И там, — при Кружке Дам, — в элитном Объединении жен инженеров Днепровских Металлургических заводов (хозяйкой и акционером коих, вместе с Эммануэлем Нобеле, была наша Великая Женщина), — мама окончила годичный курс школы Операционных и родовспомогательных сестёр милосердия.

Провидческий прагматизм Бабушки настойчиво лепил судьбу Стаси Фанни…

В середине лета 1903 года сестры вновь в Кутаиси. И оттуда, — сопровождаемые дедом Стаси Фанни Иосифом Иоахимом и дедом Марфы Иосифом Эмухвари, навсегда оставив Кавказ и детство своё, — отправились в Европу.

Путь их лежал через Москву. Потом через Петербург. Здесь они задержались. Мама повидалась с братьями. Провела неделю с родителями. Попрощалась с отцом и мамой до встречи после семестра. Рассталась с ними, чтоб никогда больше на Земле не встретиться…

И со своими спутниками отправилась в Париж.

Иосиф не один путешествовал с Марфой и Стаси Фанни — ехали они вместе с супругами Риго — Екатериной, близкой родственницей, урождённой Картвелишвили, и мужем её Эженом, товарищем прокурора в Иври под Парижем. Эжен был профессором права и занимал кафедру в одном из старейших французских университетов. Екатерина училась там же на отделении истории Востока. В Петербурге (и в Пенатах), где она тоже брала уроки у Репина. И у себя в Сорбонне. И везде успешно. Там прошли две её выставки. Париж принял её. Хотя, поговаривали, — да и она сама этого не скрывала, — не без восторженной поддержки коллегами и друзьями Эжена талантов её (и, конечно же, ослепительных прелестей).

По заявлению Иосифа, в Париже у него очень много верных друзей ещё по Кавказу. Он это постоянно повторял. Хотя запомнил накрепко неприятнейшее, хотя, признаться, справедливое замечание Великой Женщины по поводу качества друзей вообще и избираемых им, в частности. Это он оценил ещё в Петербурге, когда потрясённый Бабушкиной оплеухой ощупал оставшуюся после нескольких ресторанных встреч со своим однополчанином изрядно исхудавшую пачку вверенных ему Лелой Константиновной сумм в ассигнациях самого высокого достоинства. Однако, как бы справедливо ни было замечание старой карги, на него следовало дать достойный ответ, дабы раз навсегда отбить у неё охоту вмешиваться в мужские дела.