Алексей Филатов - Люди «А»

Помню, в окно залетела стрекоза. Она кружилась передо мной — большая, шумная, живая. Я смотрел на неё и улыбался. Теперь я вспоминаю эту стрекозу, когда от неё и следа не осталось. Стрекозы живут недолго. Люди, в общем, тоже.

Пробка тронулась. И тут зазвонил мобильник.

— Леша? — в трубке был голос Торшина. — Ты где сейчас?

— Да в пробке стоял, Юрий Николаевич, — вздохнул я, придерживая мобильник плечом. — Сейчас к Белому Дому подъезжаю.

Молчание.

— 93-й, — наконец, сказал Торшин. — Гена Сергеев. У меня на руках умер.

Теперь молчу я.

— Вот кого хотел бы обнять сегодня вечером, — говорит Торшин.

— Я тоже, — вздыхаю я. — С Ленкой Сергеевой общался тут недавно. Привет тебе большой передавала. Выглядит отлично.

— Лена-Лена…. Генкин взгляд забыть не могу. Усатый мальчишка… Ты там ещё? Посигналь как следует. В память о 93-м.

Я даю долгий гудок.

— Слышу, Леша. Спасибо… Слушай, Лех, люди пришли — надо срочное совещание успеть провести. До встречи тогда? Давай успевай, счастливо, жду, — нарочито деловито протарабанил Юра и повесил трубку.

Я ехал в плотном, небыстром потоке, когда меня подрезал «мерс» и резко остановился передо мной.

Отчаянно матерясь, я ударил по тормозам. У меня отличная реакция. Но тут я не успел — и врезался.

Удар. И тут же — удар сзади.

Я мысленно проклял недоумка, из-за которого теперь не успею на рейс. Мне хотелось порвать этого урода на части.

Из «Мерседеса» вышел какой-то пижон в деловом костюме и тёмных очках.

— Мужик, извини, сейчас все быстро уладим.

Человек в костюме протянул мне через открытое окно какие-то корочки. Видимо, считает себя важной шишкой. «Посмотрим», — решил я.

«Пенсионное удостоверение. Милицкий Сергей Александрович, спецподразделение Альфа», — прочёл я и поднял глаза.

— Сергей?

Мужик всмотрелся.

— Лёха, ты?!

— Я, кто ж ещё-то. Ты куда гнал, переговорщик? Какого хрена подрезать меня решил?

— Да никуда не торопился. С совещания я. Голова всякой ерундой забита. Ну вот и по привычке. Домой еду. А ты?

— Ага, ты у нас борзой по привычке. Я в аэропорт. Похоже, ты мне все карты попутал.

— Леша, да всё в порядке. У тебя царапина, у меня царапина. Машины у нас крепкие. ГАИшников вызывать не будем, сейчас поедем. А куда летишь?

— К Юре Торшину в Грозный.

— Да ну?! — не поверил он. — Вот прямо в Грозный? Обними тогда Торшина от меня.

— День добрый, — раздался голос из-за спины Милицкого. — ГИБДД я вызвал.

Мы оглянулись и увидели худого старика. Тогда я вспомнил — я въехал в Серегу, но и ведь в меня тоже кто-то въехал. Оглянулся. Оказалось, в меня въехала старая «копейка».

Чёрт побери! Предстояло прождать полицию не меньше часа. То есть — опоздать на самолет.

— Дед, зря вызвал. Денег бы тебе дали, отремонтировался бы, — сказал Милицкий.

— Вам бы все деньгами откупаться. Вам молодым да борзым лишь бы все правила обойти. Натворили дел — теперь ждите, — мстительно сказал старик.

— Слушай, переговорщик, а у тебя какие планы на выходные? — спросил я Серегу.

— Вы видели, что с моей машиной? Подкрылки отвалились, краска содрана! — снова встрял дед. — Между прочим это моя первая авария за двадцать лет!

— Дед, ну погоди ты, — притормозил я его. — Серега, не хочешь со мной махнуть?

Дед суетился за спиной Милицкого, выглядывал из-за его плеча. Наконец присел до уровня опущенного стекла и уставился на меня.

— Не могу, Леха. Хотя поклонился бы тем местам. Столько пройдено. Лет десять в Чечне не был. А кто ещё летит?

— Вы что, в Чечне воевали? — спросил дед, продолжая сверлить меня взглядом.

— Да, дед, воевали… Серёг, мы с Геной Соколовым летим. Он уже в аэропорту. Нас Николаич ждёт. Тебе будет рад страшно. Может, сорвёшься?

— Я никак не могу, Леха, — Милицкий развёл руками. — Два дня подряд принимаю экзамены в Академии. Я там психологию переговоров преподаю.

— У меня тоже с Чечнёй связано, — вклинился дед. — Я в 98-м в школе труд преподавал. А внук мой учился в девятом что ли классе. Приходит и говорит: «Дед, выпускник нашей школы погиб в Чечне. Завтра гроб мимо школы провезут. Нас всех поведут с ним прощаться». Бабка услышала, говорит, поехали дед на дачу, за цветами. Приехали, июль был. Жарко. Хорошо. Нарвали охапку ромашек. Прощаться с солдатом вместе с внуком пошел. Любопытно стало. И вот стоит фургон. Снаружи обычная машина. А как внутрь мы нырнули, в крытый кузов — там темнотища и гроб стоит. Над гробом две женщины и мужик плачут. Видно, мать, отец и сестра. Парню восемнадцать было. Мы цветы положили — гора их там уже на гробе была. И скорее обратно — запах стоял страшный. Солдатик разлагаться уже стал.