Василий Головко - Эхо фронтовых радиограмм [Воспоминания защитника Ленинграда]

Однажды я слушал «голос» немцев, которые передавали призывы к бойцам Красной Армии. Я знал, что слушание «врага» строго карается. Но в комнате никого не было, я уменьшил громкость и начал слушать.

Прослушивание немецких передач на русском языке строго каралось по закону, и я знал об этом. Однако любопытство, жажда знать ситуацию в мире превозмогли страх, и хотя и редко, но я настраивался на волну противника и прослушивал некоторые передачи.

Ранней весной в Левашово произошел такой эпизод. Дежурил я на радиостанции, день был морозный и ясный, в окно пробивалось солнце, небольшая комната была ярко освещена. Сидел спиной к входной двери и рукой подстраивал на прием рацию. Рядом с «моей» волной, на которой поддерживалась связь, работала мощная глушилка по подавлению вражеских радиопередач. В этом шуме и грохоте я пытался уловить о чем говорят немцы. Вдруг сзади меня появляется, как из-под земли, фигура сержанта и он кричит: «Ага, немцев слушаешь?!» Я смущенно стал объяснять, что глушилка и вражеский голос находятся рядом, на той же частоте, на которой я работаю. Сержант не стал слушать моих объяснений и быстро ушел. Через какое-то время меня вызвали к майору, политработнику. Принял он меня гостеприимно, пригласил сесть и стал спокойно расспрашивать о радиопередачах немцев. Так как из-за мощного глушения можно было уловить лишь отдельные фразы, я ему чистосердечно рассказал, что немецкая радиопередача идет на «моей» волне, вернее рядом, что она постоянно мешает держать устойчивую связь, из передач можно разобрать отдельное слово. Особый упор я делал на то, что специально настраиваться на радиопередачи немцев я не собирался и не делал этого.

Майор оказался разумным человеком, В конце нашей беседы посоветовал никогда не пытаться настраиваться на волну немцев и слушать их передачи, так как фашисты ведут враждебную нам пропаганду.

В моей жизни, в сложных ситуациях, много раз встречались хорошие люди, которые помогали мне выйти из этих ситуаций. За время войны я знал много случаев, когда радисты «погорели» на прослушивании немецких радиопередач: для многих из них это закончилось штрафными батальонами, для других — тюрьмой.

Осмысливая случай в Левашово много лет спустя, я понимаю, что беседа с майором и для меня могла закончиться штрафным батальоном. Но майор видел исхудавшего от голода еще неопытного, не «оперенного паренька», и, видимо, пожалел меня, отнесся по-отечески.

Описывая события в школе, во время блокадной зимы 1941–1942 гг., я не стал останавливаться на повседневных буднях. Например, как горел на углу Суворовского проспекта и улицы Красной конницы расположенный рядом с ЛВШРС в большом сером здании с бетонными колоннами военный госпиталь. Нас, курсантов, ночью подняли по тревоге и бросили спасать раненых из горящего здания. Часто нас направляли на разборку разбомбленных на территории школы и близ расположенных улиц домов, расчистку завалов улиц и проездов.

Был я в то время молод и неопытен, но каким-то «шестым» чувством понимал, что самое страшное в городе произойдет весной, когда прекратятся морозы и наступит тепло. Ленинград был забит трупами умерших от голода, это я видел своими глазами и знал из рассказов других. Трупы валялись на лестничных клетках домов, в квартирах, на пустырях, на улицах, в разных укромных местах. Было лишь одно успокоение — все трупы заморожены! Но по весне начнется их разложение, произойдет эпидемия заразных болезней и все мы погибнем!

Надо отдать должное ленинградским властям и их руководителям — они, видимо, тоже хорошо понимали эти опасности и не дожидаясь оттепели начали уборку трупов. В моей памяти сохранилось такое видение. Движется по Суворовскому проспекту огромная грузовая бортовая автомашина, груженная замороженными голыми трупами. Тела аккуратно сложены, как дрова, рядами. Один ряд головами наружу, другой — ногами наружу. И так эти ряды поднимаются выше бортов автомобиля на метр или метра полтора. Наверху, на трупах сидят несколько живых людей, это рабочие по уборке трупов. При движении волосы на головах трупов развеваются по ветру. Такие сцены были повседневным явлением.

Многие дни и ночи замороженные трупы куда-то увозили, и мы, курсанты, молча провожали эти рейсы своими взглядами, отрываясь от работы по расчистке проездов от снега и завалов.

Заканчивая описание очень важного для меня периода пребывания в блокадную голодную зиму 1941–1942 годов в Ленинградской военной школе по подготовке радиоспециалистов, я еще должен сказать, что лично для меня это был самый тяжелый период Отечественной войны. На встречах с однополчанами мы редко вспоминаем школу, ибо воспоминания эти очень тяжелые и неприятные.