Анатолий Гордиенко - Из огня да в полымя

Меня не били, не издевались. Предъявили показания Терентьева. Там было сказано, что я послана по заданию ЦК комсомола Карелии на подпольную работу.

Я же твердила уже новую легенду: шла искать сестру, давно хотела ее найти. Сестра осталась на территории, занятой вами, финнами. И тут мои знакомые в Беломорске предложили пойти к финнам через линию фронта, быть в группе медсестрой. Дали сумку санитарную, дали продукты. Оружия мне никто никакого не давал. Я думала так, что когда приду в Паданы, то убегу от своей группы и пойду искать сестру. Да, я комсомолка, не скрываю этого, и если бы меня попросили выполнить какое-то задание, я бы его выполнила.

Финны не стали особенно допытываться, что за задание я имела в виду. Они, конечно, поняли, что я шла в Паданы как секретарь подпольного райкома комсомола, их интересовало другое:

— Покажи по карте, как вы шли сюда? Какой дорогой? — спросил офицер.

Я ответила, что не понимаю карты, не знаю, как ею пользоваться.

Меня перевели в одиночную камеру. А позже вообще поместили в лагерную тюрьму.

— Обучали тебя работать на рации? — добивался все тот же офицер.

— Не обучали. Не умею.

— Какая книга использовалась для шифровки радиограмм?

— Не знаю. Книга была без обложки.

На последнем допросе офицер сказал: «Накемин тайвасса» — «До встречи на небесах»…

Однажды мне подбросили записку. Написана по-русски на клочке бумаги. Записка такого содержания: «Нам известно, что Вы неоднократно переходили линию фронта и знаете все лазейки, где можно перейти к нашим, к своим. Помогите нам. Мы готовимся к побегу и полностью Вам доверяем. Нарисуйте план, как нам бежать. Ждем ответа».

Подпись из трех больших букв «ДИМ».

Как понять эту записку? Как понять «неоднократно переходила линию фронта»? Я впервой шла в тыл к финнам! Решила, что это провокация финских тюремщиков, ловушка. Кто-то хочет усложнить мое дело. Я понимала: если отзовусь, если отвечу — меня тут же поймают и уж точно расстреляют. А кому выгодна моя смерть? Изменникам: Терентьеву и Стаппуеву. Потом стала уже грешить на Машу Артемьеву. Вдруг это финны ее подговорили?

Помню сочувствие военнопленных. Когда ведут с допроса, словечко мне кинут: «Держись, Галочка!» Почему-то в лагере звали меня Галочкой. Истопник, военнопленный по фамилии Морозов, тоже утешал.

Суд был не в зоне. В отдельном доме. Привезли нас всех: Терентьева, Стаппуева, Артемьеву и меня. Мы подождали в приемной. Терентьев сидел отвернувшись, Стаппуев обхватил голову руками.

Завели нас в большую комнату. За столом — четверо офицеров. Сказали: будет заседание военно-полевого суда.

Первым подняли Терентьева. Он потребовал, чтобы нас убрали из комнаты. Вывели нас с Артемьевой часовые. Что он говорил судьям — неведомо. Снова завели нас. Дали судьи последнее слово Стаппуеву. Он принялся просить суд, чтобы ему сохранили жизнь, поскольку у него жена и ребенок маленький:

— Я еще могу быть полезным для финских властей. Я докажу вам это, господа судьи, докажу свою преданность.

А о нас с Артемьевой судья сказал, что мы схвачены в деревне Кузнаволок. Пользовались заранее придуманными легендами, хотя, действительно, у Артемьевой живут родственники в Ведлозере. Это было проверено. О Стаппуеве и Терентьеве было сказано, что их задержали в Паданах у своих родственников. Они сдались солдатам, предъявив, как положено при сдаче в плен, финские листовки. Эти листовки прилагались к делу.

И тут я вспомнила, как Стаппуев и Терентьев подбирали эти листовки на дороге. Их много там валялось.

Затем судья прочитал, в чем каждый персонально обвинялся. Меня и Артемьеву обвинили в шпионаже. Позже, в коридоре, Стаппуев шептал мне, что он скрывался в поле. Домой пошел поесть, на ребенка поглядеть. Ночевал несколько раз в собственном доме, прятался в погребе. Однажды жена сказала ему, что Терентьев сдался финнам, его видели в Паданах, ходит свободно по улицам.

Горько все это было слышать. Горько было осознавать, что соратники оказались трусами и предателями. Они ведь нас погубили, эти двое! Их и людьми не хочется называть. Трусы, спасающие свои вонючие шкуры. Поставили нас под мушку финской винтовки.

Артемьева отказалась от последнего слова. Маша понимала: финнам известно — она радистка, она передавала радиограммы. Маша ведь была подготовлена в специальной разведывательной части Карельского фронта.

Я тоже отказалась от последнего слова. Произнесла только: «Воля ваша».