Анатолий Гордиенко - Из огня да в полымя

…Наступила осень 1943-го. Однажды утром заходит начальник тюрьмы:

— Собирайтесь. Чтоб вашим большевистским духом тут у нас не пахло!

Маше Артемьевой выдали ее одежду, а мою рвань не нашли. Поехала я в полосатом. Повезли нас поездом. Ехали в тюремном вагоне: нас двое и четверо финских женщин. Куда едем? Куда везут? Лес ли валить или камень молотом бить? И вдруг финские женщины говорят: «Нас высадят в Йоэнсуу, а вас повезут в Яанислинна», в Петрозаводск, значит. Обрадовались. Слезы подступили.

Привезли в Петрозаводск ночью. Недели две держали нас в главной тюрьме, в той, что и ныне действует, в центре, около рынка. Там встретили Анну Артемьеву, однофамилицу Маши, тоже радистку, ее финны разоблачили. Она сообщила, что в тюрьме служит Марта Отс — провокатор, хитрая, умная женщина. Она, как змея, вползает в души. Заводит приблизительно такую песню: сгубила война вашу молодость, сгубила советская власть, позабыла она вас, позабросила. Пути у вас иного нету, как помогать финскому начальству.

Так она облапошила Ксению Даниеву. Сообщила той, что муж Даниевой находится в плену у финнов и его могут выпустить, если Ксения будет вести себя по-умному. И вот пущен слух, будто Даниеву финны хотят освободить.

Пришла и ко мне эта Марта:

— Привет тебе от Даниевой. Она моя подруга. Она ведет себя разумно. И ты, Мария Бультякова, подумай о себе.

— За меня уже подумали. Дали вечную каторгу, — отрезала я.

Наконец повезли нас на машине с брезентовым верхом. Везли долго. Привезли в село Киндасово. Маша Артемьева шепчет: «Подружка милая, говорят, это самая страшная тюрьма у финнов для особых преступников. Там такой строгий порядок…»

И точно, строгий. Вышки, забор, колючая проволока, везде охрана. Через речку от нас — лагерь, там, говорят, получше, почти нет охраны. Отобрали у меня полосатую одежду. Стали гонять на работу, картошку копать. К концу дня закоченела совсем. Ноги одеревенели, ботинки-то отобрали, босиком пошла. Так и ходила. Из какого-то куска ткани носки себе пошила. Кто-то чунями их назвал.

Но новые подруги выручили. Шура Егорова жакетку отдала, Клава Колмачева — мужские кальсоны. Порылись в мусорной яме, один сапог нашли. А потом кто-то второй принес, правда, огромный, сорок пятого размера, да еще красного цвета. У большого каблук мы оторвали. Так и ходила: один сапог черный, маленький, другой красный, огромный. Меня такой многие в тюрьме и запомнили. Да еще кто-то принёс юбочку и платье зеленое. Живем!

Гоняли нас на заготовку дров. Неподалеку лагерники валили хороший лес, добротный, толстый, к себе его финны увозили. А на дрова для нашей тюрьмы шли береза, осина да сосновые сушины. Работа эта — не приведи господь.

В лесу стала рождаться мысль о побеге. Но финны это предусмотрели, охрана была очень сильная.

Жили мы в тюремном доме, разделенном на две половины. В правой — воры, в левой — мы, политические. Но воровки да мошенницы нас не обижали. В левой половине нас как сельдей в бочке, человек тридцать. Нары двухъярусные, а кому места не было на нарах, на полу спали.

Распорядок такой в нашей тюрьме существовал. Подъем в шесть тридцать. Уборка, умывание. А какое там умывание, если умывальник один? Спеши, поворачивайся… Дежурные шли за чаем на кухню. Чай, конечно, одно название. На завтрак — кусок хлеба, картошка вареная. В семь тридцать — построение и строем на работу, в лес. Охранники — мужчины и женщины. Гоняли нас в сторону Пряжи. Лес, который мы валили, вывозили две лошади. Обед привозили нам на делянку. Смешно сказать — обед: баланда из муки, у нас ее звали загуста, жидкая, как супчик. Пайка хлеба. Иногда в баланде попадались капустные листья.

На уборке урожая в поле было куда лучше. Там охранником на делянках служил карел из Ругозерского района, земляк. Разрешал две картошки, три морковки сунуть в карманы. В бараке потом варили тайком.

В лесу свое преимущество — можно было сыскать нашу советскую листовку, брошенную с самолета, узнавали, как бьет немцев Красная Армия.

Однажды в Киндасово появилась у нас та самая Марта Отс. То с одной в уголке поговорит, то с другой. Ко мне прилипла: «Привет от Даниевой. Как тебе живется? Трудно ли? Вот ты, карелка, а к карелам финны испытывают истинно братские чувства…»

Потом еще несколько раз приходила, заводила беседы. Один раз я встала и ушла, сказала, что пойду варить картошку нашим голодным бабушкам. Были у нас такие старушки, неходячие. В тюрьму их финны бросили за то, что прятали партизан.