Михаил Шервуд - Женечка, Женька и Евгеша

В самом начале весны приехала мать нашего Толмачёва и привезла сыну девицу для известных целей. Подстилку на один раз, как он потом сказал. И всё бы обошлось, скорее всего, да вот привезла она ему гражданские шмотки. Ему дали увольнительную на сутки в связи с приездом матери и по результатам стрельб. И он решил, что есть возможность на всю катушку. А не прошло, потому что мы с Женькой, Дуйсенбаем и нашей Таней как раз пошли в кино. И Дуйсенбай увидел Толмачёва в гражданском. Мы бы внимания не обратили, а Дуйсенбай всегда замечал всё. Подошли (конечно, если бы он не демонстрировал своё «врождённое превосходство» над нами, свою «голубую кровь», мы бы прошли мимо). Толмачёв, этакий денди, с матерью и какая-то девица. Толмачёв сразу всё понял и попытался смыться. Женька взял его за воротник: «Вот дёрнешься – шею сломаю.» И тот поверил, скис. Мамаша заорала: «Милиция, помогите! Помогите, бандиты, грабят!» Ну, дура.

Прибежал милиционер, мы ему объяснили, позвонили из участка, за нами приехали. Мамаша, дура, пыталась совать деньги то милиционеру, то нам. Получил он трое суток, а после этого Женечка ему сказал: «Не положено наказывать дважды за одно, только ты у меня дооолго будешь проситься в увольнение. Причину найду. Чтоб ты знал и дурью не мучился в надежде. Ты у нас у всех вот здесь.» - и похлопал себя по шее.

Конечно, Толмачёв устраивал периодически всякие «штучки», и соответственно, каждый раз имел за это. Но получается, виноват всегда был Женечка, раз он командир. Правда, к концу лета, к выпуску, все «штучки» прекратились. Что там у него было внутри, кто знает.

Наступила настоящая весна. Первая весна в моей солдатской жизни. Мы снимали вторые рамы с окон. Окна высоченные, около двух метров высотой, одному толстенную раму не снять. Сняли мы первую раму, убрали теплоизоляцию, промыли всё и открыли окно. Дневальный заорал: «Вы чо делаете, офигели что ли! Холодно же будет!» Гиви ответил: «Ладно, молодой ты ещё и незакалённый. Посмотри на меня: родился и вырос под жарким солнцем и не боюсь никакого холода.» - «Конечно, - сказал дневальный, - если бы я был такой шерстяной, тоже не мёрз бы.» - «Прекратили! – скомандовал помкомвзвода, - за работу!»

Сняли вторую раму, третью. Рам этих больше десяти, возня с каждой долгая, устроили перекур, Гиви нашёл новый объект. «Дуйсенбай, а почему тебя так зовут?» - «Какая тебе разница, почему?» - спросил тот. «Да я не против, только длинно очень. Вот я –Гиви, вот он –Миша, вот он Женька. А ты –Дуй-сен-бай.» -«Ну и что?» - «А длинно очень. Вот Шейхитдинова все зовут Лёшкой, а он не Лёшка. Он ведь…ой, не вспомнить, длинно как-то.» - «У татар и башкир бывают такие, ну и что?» - «Да ничего, просто Шейхитдинова сократили до Лёшки, а я предлагаю тебе то же. Для удобства. Давай мы тебя будем звать Дуся. Коротко и красиво, а?» - «Да пошёл бы ты подальше.» - «Грубиян ты, Дуся, а ещё студент. Тебя не за это отчислили?» - «А тебя за что?» - «Меня не отчисляли, я дипломированный специалист с законченным высшим образованием. Учитель литературы средней школы. И как старший товарищ предлагаю тебе сократить своё имя для удобства произношения. Тебе, Дуся, служить ещё долго, подумай о языках сослуживцев.»

Пикировку прекратил помкомвзвода, а предложение Гиви именовать Дуйсенбая Дусей стало известно в роте. Дуйсенбай сначала злился, но потом понял, что этим только раззадоривает ребят. Дусей его всё-таки называли изредка.

За отличную стрельбу Батя наградил Евгешу двумя внеочередными увольнениями. Дело было в воскресенье, нам объявили выходной и рота пошла в кино, смотреть очередной раз Анку-пулемётчицу, а Евгеша не пошёл, надеясь пойти в увольнение. (За три года службы мне «повезло» посмотреть «Чапаев» то ли тридцать семь, то ли тридцать восемь раз.) Старшина в увольнение не пустил: «Командир батальона разрешил, а я не пускаю. Не считаю нужным. Отлично стрелять должон кажный, так что, всех в увольнение? Нет, и всё!»

Болтаться без дела солдат не может и не должен, а занятие всегда найдётся и в выходной. Чтобы старшина не придумал Евгеше занятие типа чистки оружия, натирания дверных ручек асидолом, мытья лестницы или ещё какой-либо ерунды, он уселся в ленкомнате писать письмо домой. Хотя, конечно, весь день писать письмо не получится в любом случае.

Старшина тихонько подошёл сзади и заглянул через плечо: чем это Афанасьев занимается? Евгеша это заметил и продолжал писать: «Вот, мама, скотина старшина роты не пустил меня в увольнение, хотя сам командир батальона разрешил за отличную стрельбу. И сейчас я пишу тебе письмо, а этот козёл позорный стоит сзади и читает, гадюка ядовитая, что я тебе пишу. Поэтому письмо заканчиваю, чтобы этот урод не читал. Я тебя очень люблю, скучаю по тебе. До свиданья, моя дорогая мамочка. Твой сын Евгеша.» Сложил письмо, вложил в конверт, написал на нём адрес и отнёс на тумбочку около дневального.