Михаил Шервуд - Женечка, Женька и Евгеша

Гриша с детства вместо «р» произносил чёткое «г», и поэтому говорил не «всё равно», а «всё одинаково». На уроках математики народ громко радовался, когда Гриша заявлял: «угавниваем обе половины угавнения» и что икс гавняется бэ. Правда, к окончанию школы он научился произносить грассирующее «р», но когда злился, переходил на «г» Мы как-то сидели с ним на перекуре, когда подошёл ротный: «С кем перекуриваешь, не со своим?» Гриша доложил: «Курсант Якопсон, второй дивизион, третий взвод, второй расчёт!» Ротный удивился: «Хоть знаешь, с кем куришь?» Мне-то всё равно, он Гриша Якопсон, мне достаточно. Ротный объяснил: «85-миллиметровки противотанковые, он твой враг.» Засмеялся и ушёл. Гриша произнёс: «Твой готный дугак.»

В конце лета начались выпускные экзамены, понаехали «покупатели». На экзаменах, говорят, он отмочил фокус. Когда майор – «покупатель» спросил его, хочет ли он служить в их бригаде, Гриша ляпнул: «Мне всё гавно». Не «одинаково», как обычно, а именно так. Командир учебной батареи бросился на выручку: «Курсант Якопсон не выговаривает звук «р»; он прекрасный артиллерист, все стрельбы выполняет только на «хорошо» и «отлично», ни одной посредственной оценки, прекрасно знает матчасть. Хороший рукопашник». Наверно, он зря насчёт рукопашника, потому что Гриша поморщился и «покупатели» это усекли. А Гриша занимался рукопашкой не для того, чтобы кому-то там в рыло давать, ему нравилась острота положений на площадке, необходимость их мгновенного решения. Пьянящее ощущение трудной победы, когда кажется, что можешь запросто допрыгнуть до неба – это ведь тоже кое-что значит. Да много всего, сразу так не расскажешь. Здесь же настоящая философия, а не мордобойство, как думают некоторые. В конце всего Гришу оставили в его же учебной батарее, дав ему две лычки. Так что мы продолжали встречаться с ним практически ежедневно трижды в день. Кроме дней нарядов и практических занятий.

Десять суток отпуска при части – удовольствие ниже среднего. Десять дней ничегонеделанья надоедают уже на второй день. В лазарете хоть можно попросить медбрата принести чего-нибудь почитать из дивизионной библиотеки. А в родном подразделении что можно читать? В крайнем случае, подшивку газет. Да и то, старшина на это косится, потому что подшивка треплется, когда её листают. Остаётся одно. Как там: «О воин, службою живущий, читай Устав на сон грядущий, а поутру, от сна восстав, читай усиленно Устав.» Ну и болтаешься, как это самое в проруби. Бывают случаи, когда разрешают отпуск домой. Я обратился к ротному, тот сказал, что старшине виднее, он к нам ближе всех. Старшина ответил, что мой аппендицит был запущенный (по моей вине, разумеется), мне надо беречь себя. А где лучше всего беречь себя? В подразделении, на глазах у старшины, конечно.

На занятия в политотдел продолжал ходить, как только стало можно. Потом были экзамены, после которых нам сказали, что теперь мы готовы ко вступлению в партию, командиры полков, парторги в полках и начальник политотдела дадут нам всем рекомендации. Что мы все, выразил надежду начальник политотдела, на гражданке станем работниками партийных органов. У меня, по правде, такого желания не было, своё будущее я представлял себе иначе. Но заявление написал, понёс к парторгу. Тот поздравил с окончанием партучёбы и торжественно заявил, что теперь хлеборезка у меня в руках.

Отвратительная рожа хлебореза так и встала перед глазами. Толстые щёки, толстое брюхо, заплывшие салом глаза. Презрительно-высокомерный взгляд, обращённый на нас, высохших досуха от постоянных нагрузок. Ну уж нетушки, только не хлеборезка! Сунул заявление в карман: спросят, скажу, что некогда было. Так и носил его, пока не истёрлось. Никто не напоминал, ну и ладно. Когда мне говорили о вступлении в партию, вспоминалась рожа хлебореза. От этого всего осталась только красненькая книжечка об окончании вечерней партийной школы.

Перед самой весной пригнали с вертолётной площадки старый дизельный трактор С-80 и поставили около штаба полка, потому что в боксах не оказалось места. Надо было перепрессовать пальцы траков и ещё что-то по мелочи. Верхние звенья траков разобрали по-быстрому, ремонтники слили масло из картера, сняли его, сняли капот двигателя, а потом произошла эта история, о которой потом слагали анекдоты.

Ремонтнику, скорее всего, одному было скучно, и он придумал себе развлечение, попросил дежурного по части Медного Лба дать ему пару человек в помощь, а то тяжело. Карбюратор в тракторе тяжёлый, одному не снять. Старшина прислал двоих из суточного наряда, ремонтник объяснил им, что они пришли снимать карбюратор трактора. Все трое посмеялись, по совету ремонтника подвесили кисти рук повыше, чтобы проходившие мимо думали, будто люди работают. Зампотех полка увидел торчащие из-под трактора ноги, Медный Лоб объяснил ему, что солдаты снимают карбюратор. Вряд ли можно себе представить, что говорил Медному Лбу зампотех, который считал его совершенно пустым местом.