Михаил Шервуд - Женечка, Женька и Евгеша

После завтрака я вышел покурить на ступеньки КТП. Улочка сравнительно узкая, на противоположной стороне избы, рубленые лет пятьдесят-семьдесят назад, окна украшены резными наличниками, палисады резные. Исчезающая красота, думал я, пройдёт десяток лет – и этого больше никогда не будет. Вот бы сфотать! Так старшина, макарон этакий, фотоаппарат отнял и сказал, что на дембель отдаст. Правда, это по моей глупости: когда он спросил, у кого есть фотоаппараты, я признался, а Евгеша смолчал. И теперь у него есть ФЭД, бачок и реагенты, а у меня нет ничего. Да, а левее на углу школа. Вышла из одной избы девчонка лет двенадцати-тринадцати, а за ней мужик всклокоченный такой, - и за косу её: «Вот, сука, принесёшь ещё двойку, я тебя, суку, удавлю!» Девчонка в слёзы, а я заорал: «Ты чего, мужик, делаешь, скотина?» На мои вопли выскочили Женька с Евгешей. Женька, как только увидел рыдающую девчонку, сорвался с крыльца - и к мужику. Ну, думаю, кранты мужику. Если бы не выскочил Женечка и не заорал: «Петров, стоять!», мужику точно были бы кранты. Соответственно, и Женьке с Женечкой: Женьке за избиение стороннего гражданского во время несения службы, а Женечке за недовоспитание подчинённых. И дали бы нам опять какого-нибудь Каунышбая этого.

Дело такое. Девчонку зовут Таня, ей тринадцатый год, она падчерица этого мужика, учится с трудом, мужик её буквально изводит придирками и поколачивает регулярно. Её и мать заодно, чтоб не заступалась. Чтобы место знала, дура, по словам мужика. А то вот через пару лет принесёт в подоле, и чего тогда? Женька сказал так, что если мужик хоть раз притронется к девчонке, он, Женька, поломает ему все кости. Мужик, видя Женькину стать, вполне ему поверил, хотя пообещал пожаловаться «командирам», что мешают ему воспитывать эту девку.

Мы предложили девчонке делать уроки в КТП. Дошло до КП и он сказал, что если у него не будет к нам никаких претензий по службе, он разрешит девчонке заниматься уроками в помещении КТП. У нас в роте были два учителя - математики и истории. И нам, вполне одуревшим от службы и не видевшим ничего, кроме службы, было приятно общение с ней: кусок «той жизни». Мы старались, чтобы у КП не было к нам претензий по службе. Она так и ходила к нам делать уроки вплоть до нашего дембеля, постепенно стала лучшей ученицей класса. Глупой она не была, просто скотина-отчим такой тип. Девчонка со временем превратилась, как бы это сказать, в дочь нашей роты. Мы ходили с ней в кино, гуляли. Она считала, что лучшие люди на свете – это солдаты.

В тот раз расстелить дорожку перед тумбочкой дневального до команды «Рота, подъём!» я слегка не успевал. Старшину уже принесло, дежурный по роте вот - вот заорёт «Рота, строиться!» и у меня будет ещё секунд сорок пять до команды «Рота, равняйсь!», после которой ходить перед строем нельзя.

Бросил скатку дорожки у порога, присел и начал её раскатывать. Старшина стоял в стороне и как только я поравнялся с ним, ударил ногой по скатке. Видимо, он считал, что я что-то не то делаю. Или не так. Но до команды имею право ходить перед строем. Да и строя ещё не было, по сути. От «Подъём!» до «Равняйсь!» проходит сорок пять секунд, я успеваю. Не успею – получаю втык.

Собрал скатку, начал раскатывать, он опять ударил, только на этот раз по руке ниже локтя. Больно, зараза! Наверно, опять жена ночью отказала, на нас срывает.

Раскатываю снова. Вот-вот дежурный даст команду, ребята почти все стоят в строю, спичка в руке дежурного по роте догорает – это и есть сорок пять секунд. Старшина опять ударяет по скатке и по руке.

Раскатываю скатку, а старшина свирепеет. Хватает меня за плечо, я слышу треск рвущейся гимнастёрки.

И тут терпение моё лопнуло. Сколько же можно терпеть тупого макаронника, эту чёртову срочную службу, когда из тебя круглые сутки делают нерассуждающего тупого болвана?! Тебя давят физически и нравственно. Сколько можно! Убью макарона!

Я схватился за нож и попёр на старшину, смотря ему в глаза, как учили. Он испугался, я видел. Попятился к стенке. Но нож не вынимался из ножен. Я дёргал, а он не вынимался. Я забыл, что со вчерашнего дня мы ходили в наряд не с финками, а со штык – ножами к автомату, а он пристёгивается ремешком за рукоятку. Поэтому старшина остался жить, а на меня одели табуретку, чтобы связать руки, и пристукнули по голове другой.

Очухался я в сушилке от вони портянок. Болела голова, хотелось пить и курить. В карманах было пусто. Такая вонизма, жуть! И очень жарко, сушилка же.

Через некоторое время вошёл помкомвзвода. Поморщился: «Ну и вонь здесь, как ты не загнулся!» «Спросите у макарона, товарищ старший сержант.» Он сказал: «Поговорим, как мужики, без званий, давай? Дела твои плохи, парень. Покушение на жизнь командира при исполнении им службы – трибунал. Два года дисбата, которые в срок службы не засчитываются. Или восемь лет тюрьмы. Попал ты вдоль службы.»