Елена Штакеншнейдер - Дневник и записки (1854–1886)

Начиная с 70-х годов Лавров и его бывшая поклонница уже во враждебных лагерях: он ушел влево, она вправо. «Болото», страх перед которым чувствуется в некоторых ее записях 60-х годов и в письмах к ссыльному Лаврову, начинает засасывать ее близких. Любимый брат Адриан, ее единомышленник, забыв всякое бунтарство, пошел по прокуратуре и уже по самой должности своей тяготел к консерватизму. То идейное расхождение с матерью и сестрой Машей, которое было у Елены Андреевны в 60-х годах, теперь исчезло. Острые углы сгладились. По-прежнему у Штакеншнейдеров собираются по определенным дням — сначала по субботам же, потом по вторникам — литераторы, по-прежнему играют спектакли, но квартира тесна, и круг знакомых меньше. И посетители этой скромной квартиры на Знаменской, как мы видим из воспоминаний Микулич и дневников Елены Андреевны за 80-е годы, в отличие от посетителей особняка на Миллионной в 50-х годах, все больше люди пожилые, или пережившие расцвет своего творчества, как Майков или Полонский, или очень второстепенные, как Аверкиев, Страхов, Берг. И одно только исключение — Достоевский, популярность которого в связи с «Дневником Писателя», выступлением на Пушкинских торжествах при открытии памятника в Москве и «Карамазовыми» росла все более и более. Он-то и является третьим центральным лицом в дневнике Елены Андреевны, определившим третий период в истории ее исканий.

По воспоминаниям Анны Григорьевны Достоевской, «Федор Михайлович в зиму 1879–1880 годов часто посещал своих знакомых… Бывал на вечерах у Елены Андреевны Штакеншнейдер… Федор Михайлович очень любил и уважал Елену Андреевну Штакеншнейдер за ее неизменную доброту и кротость, с которою она переносила свои постоянные болезни, никогда на них не жалуясь, а, напротив, ободряя всех своею приветливостью» (Воспоминания А. Достоевской, стр. 256).

Сблизился Достоевский и с братом Елены Андреевны Адрианом. По свидетельству А. Г. Достоевской, с Адрианом Андреевичем, как с талантливым юристом, Федор Михайлович советовался во всех тех случаях, когда дело касалось порядков судебного мира, и ему Федор Михайлович обязан тем, что в «Братьях Карамазовых» все подробности процесса Мити Карамазова были до того точны, что самый злостный критик (а таких было немало) не смог бы найти какие-либо упущения или неточности (Воспоминания А. Достоевской, стр. 256).

В Достоевском Елена Андреевна ценит не романиста (в этом отношении она Тургенева ставит гораздо выше), а учителя жизни, и «Дневник Писателя» для нее дороже «Братьев Карамазовых». Яркое изображение этих «суббот» с Достоевским у Штакеншнейдеров на Знаменской находим у В. Микулич, в ее книге «Встречи с писателями». В это время Штакеншнейдеры — мать и дочь — жили на пенсию, довольно значительную, которую получала Марья Федоровна после смерти мужа (он умер в 1865 году). Когда же в 1892 году умерла и Марья Федоровна, Елена Андреевна оказалась в стесненном материальном положении, и вечера прекратились.

Достоевский фигурирует не только в дневнике Елены Андреевны; она начала писать и воспоминания о нем, оставшиеся незаконченными, но и в таком виде являющиеся ценным материалом. Для биографа Петра Лаврова ее дневник и воспоминания незаменимы потому, что касаются доэмигрантского периода жизни Лаврова, всего менее освещенного другими «воспоминателями».

Особо следует выделить Полонского. Как натура мечтательная и отнюдь не волевая, он не мог быть для нее учителем жизни, как Лавров или Достоевский, но для Елены Андреевны был более близким и родным, чем они.

Для будущего биографа Я. П. Полонского дневник Елены Андреевны является совершенно незаменимым источником. Ни о ком другом не говорит она так часто. Образ незлобивого, младенчески-непосредственного и анекдотически-рассеянного Якова Петровича неизменным спутником проходит по всем тетрадям ее дневника. История их дружбы довольно своеобразна. Начало знакомства Елена Андреевна относит к зиме 1854–1855 года. О его появлении заранее восторженно возвестил экспансивный и «легкокрылый» Данилевский. Первое впечатление было разочарование: «Серьезный и рассеянный, бродил Полонский, охотнее слушая, чем говоря, и очень неохотно читая свои произведения». В доме Штакеншнейдеров он сначала более сблизился с маменькой, чем с дочкой, которая даже могла порою жаловаться на недостаток внимания с его стороны. Для нее он был «мамин поэт», «своим» же она считала в эти годы Бенедиктова. Марья Федоровна окружала поэта своей заботливостью и во время его первой поездки за границу исполняла в Петербурге его различные поручения. Их обширная переписка, представляющая немалый литературный интерес, еще не опубликована, за исключением нескольких писем Полонского. Летом 1858 года Полонский вернулся в Петербург не один, а с женой, которая оказалась на четыре года моложе Елены Андреевны. Молодые остановились у Штакеншнейдеров. С тех пор и начинается дружба. Елена Андреевна и Яков Петрович стали звать друг друга «дядя» и «тетка» и перешли на «ты». Два обстоятельства или, вернее, два горя в его жизни сблизили их еще более: превращение его в калеку: он ушиб себе колено и так серьезно, что всю жизнь после этого уже не расставался с костылями, — Елена Андреевна увидела в нем товарища по несчастью; вслед за тем неожиданно умирает жена Полонского, и обезумевший от горя поэт все более и более начинает ценить дружеское участие Елены Андреевны. В истории второй женитьбы Полонского она играет значительную роль. Ей приходится быть поверенной сердечных тайн двух мужчин, влюбленных в одну и ту же женщину, Жозефину Антоновну Рюльман. С ней подружиться просит Елену Андреевну Полонский, чтобы найти ключ к сердцу «ледяной красавицы». Петр Лавров из ссылки тревожно спрашивает Елену Андреевну, как чувствует себя Жозефина Антоновна и «ласков ли с нею муж». Полонский — один из очень немногих, кому Елена Андреевна показывает свой дневник… Когда Полонский получил должность цензора, она бремя цензорской службы почти целиком перекладывает с его плеч на свои, и в течение целого ряда лет является фактическим и негласным цензором иностранных книг. В 80-х годах Штакеншнейдеры и Полонские живут в одном и том же доме на Знаменской, и «через кухни и черные ходы» на костылях «дядя» и «тетка» ходят друг к другу. И сложили они свои костыли почти одновременно. В 1897 году умерла Елена Андреевна, а в «следующем, 1898, умер и Полонский.