Михаил Мелентьев - Мой час и мое время - Книга воспоминаний

За Олею шла наша четверка: Федя, я, Аня и Люба. Федя прихрамывал с детства. Он прекрасно учился, имел ясную и хорошую голову, честную, прямую натуру. Он был мастер на все руки — и столярничал, и переплетал. По окончании уездного училища отец «виял его в дело». Аня, живая, настойчивая девочка, училась в прогимназии. Люба, рыхловатая, болезненная, закончила свое образование младшим классом, и наконец, восьмой, Гриша, толстый мальчуган, любимец матушки, баловень и капризник.

Дедушка Матвей Михайлович, со своею второй женой, властной и дельной Марией Степановной, жил в пригородной слободе Новая Сотня, в своем наследственном доме. Мы, дети, очень любили бывать у них, и в летние месяцы гащивали по нескольку дней. Жизнь там, «на катамарии», как говаривал отец, была совершенно отлична от жизни нашего дома. Там были большой сад и малинник, огород, колодезь со студеной водою. Тихая река Острогоща. Маленькие уютные комнатки с белыми полами, часы с кукушкой. Раннее вставание, ужин на свежем воздухе без свечей под яблоней и, как последнее развлечение дня, возвращение стада с бородатым козлом впереди. Ужин часто готовился на костре. Дедушка варил «полевую кашу», вкуснее которой трудно было что придумать. Или бабушка готовила вареники с творогом, а дедушка приговаривал:

Вареники-мученики, Великую муку терпели, В горячей воде кипели…

И так далее. Целая поэма о варениках… Жизнь наша там — это было блаженное ничегонеделание на лоне природы, в кругу людей простых и чистых, как сама природа. Я не помню ни одной ссоры, ни одного грубого слова, ни одной жалобы на бедность, на недостаток, на людскую несправедливость. Было мудрое восприятие жизни, как она есть, без зависти и злобы. Считалось, что блага жизни, большие или меньшие, достаются по рождению, по способностям, или, в крайнем случае, по удаче. Дедушка очень хотел, чтобы кто-нибудь из его внуков стал «Горного института инженером», выше этого его вожделения не шли. Его честному воображению здесь был предел земного величия и благополучия. Увы, так и не достигнутого ни одним его внуком, ни правнуком.

Жизнь дома на Богоявленской улице была совсем иной. Это была жизнь муравейника, деятельного, рабочего, кипучего. Отец вставал зиму и лето в четыре часа утра. Горничная Вера тут же подавала ему «маленький самоварчик». Часа два-три отец проводил один, обдумывая свой деловой день, попивая чай и похаживая по комнатам, слабо освещенным лампадами. В последние годы жизни он стал тяготиться своим торговым делом. Его тянуло к земле, в поле, в лес. Он стал арендовать землю у города и завел сельское хозяйство. Но ему было скучно и здесь. Он подумывал о переселении куда-то в Сибирь, на вольные земли. В городе его уважали и любили не за богатство, богат он не был, а за его простоту, щедрость, веселость, доброе слово. Он никого не прижимал, ни на ком не наживался, и когда однажды в половодье тонула лошадь и узнали, что она Михаила Ивановича, тут же люди бросились и вытащили ее. Он был бессменно много лет гласным городской Думы, занимал и другие какие-то выборные почетные должности, но держался в стороне от общества, никогда не бражничал и целые вечера проводил за книгой, читая вслух матушке, тут же сидевшей со своим неизменным чулком. В минуты отдыха и раздумья, заложив руки за спину, в мягком мерлушковом халате отец ходил по комнатам и напевал тихо и не спеша:

И мне всегда, тогда и теперь, кажется, что тосковала душа отца по другой жизни, другим людям и другим интересам. Отсюда были и его сборы в вольные степи и вольные земли, неведомо куда, неведомо зачем. Да сердце и не спрашивает этого.

Жили мы в большом двухэтажном доме, построенном отцом. При доме был большой двор с массою дворовых построек и порядочный фруктовый сад со старыми карагичами. Вся усадьба была огорожена высоким плетнем, через который так удобно было лазить в соседние дворы и сады. На улицу вели широкие ворота с калиткою, всегда закрытые. За воротами у дома была поместительная скамья, и вдоль тротуара росли развесистые тополя. В верхнем этаже дома было семь комнат и застекленная обширная галерея. Зала, гостиная, кабинет-спальня отца, угловая, две передних и комната девочек, откуда шла внутренняя лестница в нижний этаж. Вся жизнь протекала 8 «угловой» и большой передней с черного хода. Зала и гостиная, заставленные массой цветов, до которых матушка была большая охотница, считались парадными комнатами, обычно не освещались и были вечерами таинственны и страшны. В гостиной, рядом с угловой, было еще не так боязно, — рядом были люди, но зато висящий там старинный образ Николая Угодника следил за тобою глазами по всей комнате. В зале было пострашнее. Свет из угловой через гостиную проникал туда совсем слабо. Громадные фикусы давали уродливые тени и хватали тебя лапами. Но самое «ужасное место» была парадная передняя, совершенно уже темная и далекая. Несешься, бывало, оттуда сам не свой, и только у порога угловой возвращались мужество и самообладание.