Михаил Мелентьев - Мой час и мое время - Книга воспоминаний

В старшем классе преподавал заведующий школой Михаил Прокофьевич Гончаров. Это был очень добрый и приятный человек, но пьяница. Порок этот в нем доставлял нам немало развлечений, особенно, когда Михаил Прокофьевич «выпимши» приходил в класс. Веселью и смеху тогда не было конца, и мы бывали искренне огорчены, когда приходила жена Михаила Прокофьевича и уводила его. Вся школа, не стесняясь, распевала о нем:

Окончил я это приходское училище десятилетним. Научился в школе читать, писать, немного считать. Сказать правду, учили в школе слабо, но не менее слабое отношение было и в окружении к учению. Нам никто ни в школе, ни дома не прививал серьезного отношения к знанию. Это, конечно, объяснялось средою, которая посылала детей в эту школу. Из сотен учеников приходского училища на моей памяти только трое пошли в высшую школу. Все остальные закончили свое образование или этой школою, или уездным училищем, куда поступил и я.

Острогожское уездное училище было основано при Екатерине II. В нем учились Станкевич Николай Владимирович, Костомаров, историк, Крамской, художник. Было удивительно, что на расстоянии двух кварталов, в одно и то же время, существовали такие две различные по духу, направлению и уровню школы. Штатным смотрителем уездного училища был тогда просвещенный и гуманный Кирилл Григорьевич Греков, не чуждый литературе, закончивший карьеру в Петербурге. Законоучитель отец Григорий Дьяков, маститый, умный и образованный. Был он добр, внимателен и зорок. Будучи уже в университете, я бывал у него на дому и помню содержательную и живую его беседу. Сорок лет он священствовал в Рождественской церкви, глубоко корнями врос в жизнь прихода, и в неторопливой однообразной жизни был мудр, благожелателен и прост. Остальные учителя были также на большой высоте. Были старики, были молодые, но ни те, ни другие не были ни чеховскими, ни гоголевскими персонажами. Помню учителя математики Майбороду. Помню, как он рассказывал нам о картине Верещагина «На поле брани», которую он увидел тогда на выставке в Харькове. Для нас, мальчиков, глубоких провинциалов, ничего не видевших, ни о чем подобном доселе не слышавших, его рассказы были целым откровением. И когда я потом сам увидел эту картину в Третьяковской галерее, воспринял ее как дорогое видение, мерещившееся с детства.

В уездном училище мы узнали начатки русской истории, услыхали о Пушкине и Лермонтове, узнали, как велик мир и как он устроен.

Вместе со мною в училище это поступил маленький худенький Саша Лаврентьев. Я знал его раньше. Он как-то отбил меня на улице от двух мальчишек. В нем были боевые качества, которых не было у меня. В серенькой блузке из плохого сукна, от которого пахло дешевым мылом, он был храбр, отважен и ловок. Он хорошо учился. Он импонировал мне. Наша дружба завязалась на почве нашей полной «несхожести». В разгар экзаменов во второй класс Саша заболел и через несколько дней умер.

Давно это было. Многое ушло из памяти. А вот смерть этого одиннадцатилетнего мальчика, имя которого я, должно быть и не помнил бы, как не помню никаких других имен того времени, осталась в воспоминании на всю жизнь. Осталась «вечная память» о первой дружбе, первой смерти и первой потере. День смерти Саши, первое июня, всю жизнь для меня был траурным днем.

Окончил я уездное училище в 1897 году, и было мне тогда 14 лет.

Контуры семьи в моем сознании обрисовываются лет с семи-восьми.

Отец Михаил Иванович — рослый, красивый, с прядью волос на лбу, был приветлив и добр. Его мальчиком (он рос без отца), привез шурин из Курской губернии в Острогожск на передке своих дрог, и, ссадив у лавки местных богачей Чукардиных, поехал по своим делам дальше. Семья отца не всегда была бедна. Его мать, Александра Васильевна, «деньги решетом мерила», но муж ее, Иван Федорович, так неудачно торговал, что стало «и решета купить не на что».

Из мальчика «вышел толк». Он был сметлив, деловит и грамотен. К двадцативосьми годам у отца уже было свое дело, и тогда он женился в 1871 году, в день своих именин восьмого ноября, на дочери государственного крестьянина слободы Новой Сотни, Екатерине Матвеевне Меркуловой.

Мать была единственной дочерью деда Матвея Михайловича, а последний — единственным сыном прадеда Михаила Федоровича и жены его Аксиньи Дмитриевны. Семья прадеда сидела на земле и большом огороде-леваде по берегу реки Острогощи. Умер Михаил Федорович в поле в холеру 1831 года. Он был степенен, тих, прилежен к храму. Прабабушка властвовала над ним, она была движущей силой семьи.