Пётр Панч - Голубые эшелоны

В самом деле — Петро Панч был в центре литературной жизни нашей страны почти с первых лет советской власти. Один из зачинателей украинской советской литературы, он был в числе активнейших создателей Союза советских писателей. На Украине многие годы Панч возглавлял крупнейшие писательские организации — харьковскую и львовскую, был одним из руководителей республиканской писательской организации, сотрудничая с такими выдающимися мастерами слова, как Тычина, Рыльский, Корнейчук, Бажан, Гончар, Смолич.

Уважением и славой окружено было его имя. Но все та же неудовлетворенность, что и в самом начале творческого пути, преследовала старого мастера, все та же неукротимость духа и пристальность взгляда характерны были для его художнических трудов и дней, все та же вечная жажда познания и творения звучала в его душе, как и в заключительном аккорде его «Автобиографии»: если бы этот мир описать!

Павло Загребельный

Перевод Б. Турганова.

Воинство Директории под ударами Красной Армии отступало на запад. На станцию Знаменка раненые прибывали уже прямо из боя, а станция все еще была забита эшелонами с амуницией и людьми.

Опасность оказаться в плену порождала беспокойство среди казаков. К тому же по вагонам пополз слух, будто бы куренной атаман хотел изменить и его уже арестовал начальник штаба, а еще спустя немного заговорили об обратном — изменить, мол, хотел начальник штаба и его арестовал куренной.

Беспокойство усилила стрельба, — она началась за станцией и быстро перекинулась в эшелоны. Кто стреляет и почему, добиться было нельзя. Единственное, о чем говорили с уверенностью, что это атаман Григорьев, не признававший над собой никакой власти, наступает со своими головорезами на Знаменку с юга.

Слух о Григорьеве принес на станцию взъерошенный казак из отряда «Запорожская Сечь», на который напал Григорьев.

Сечевой атаман Божко воевал, строго придерживаясь стародавних обычаев запорожских, и потому, когда в «Сечи» начали кричать, что наступает какой-то враг, атаман Божко, закинув голову так, словно от этого ему стало виднее, спросил:

— А откуда?

— Из ногайских степей, батько атаман, — ответили ему. — Куда прикажешь телефон тянуть?

Божко с важностью, достойной самого гетмана, оттопырил губу и сказал:

— Спрашиваешь! На черта сдались мне ваши телефоны? Запорожцы никогда их не знали, а даже турок били! Вот мой телефон! — и тряхнул булавой, украденной в каком-то музее.

Заткнув ее за красный пояс, он полез на занесенный снегом амбар.

— Вот это по-запорожски будет. Где там враг?

— Батько атаман, — кричат ему снизу, — григорьевцы уже вон в том конце!

— А почему ж я не вижу их, басурманов?

— Да вот они на улице!

— Уже? Вишь, проклятые разбойники, и разгуляться не дали. Кричи хлопцам — скакать на Бендеры!

Взъерошенный казак не нашел дороги на Бендеры, а поднял панику на станции Знаменка, когда уже темнело.

Теперь остался один только путь, по которому еще можно было отступать, — на запад.

Но через минуту и эта возможность повисла на волоске: стало известно, что в местечке Смела Одесский полк объявил себя красным и уже выступил, чтобы перерезать голубым линию железной дороги.

Теперь стрельба началась уже по всей территории станции, и темные эшелоны зашевелились, заползали, как клубок раскопанных червей.

Два казака из артиллерийского дивизиона с маху вскочили на паровоз, разрядили винтовки у самых ушей машиниста, и эшелон с орудиями, пыхая дымом, тоже сорвался и пополз на запад.

В последнюю минуту к классному вагону подошла молодая дама в белой пуховой шапочке, с двумя чемоданами в руках и растерянно оглянулась по сторонам. Кареглазый казак в ватнике помог ей забросить чемоданы в тамбур, а сам уже на ходу вскочил в теплушку.

Сгибаясь под тяжестью ящиков, несколько запыхавшихся казаков силились нагнать эшелон, а за ними, спотыкаясь на рельсах, бежал какой-то командир в бекеше.

На поручнях классного вагона гроздью висели казаки, выкриками и свистом подбадривали пеший хвост:

— Ну-ну, поддай пару, хлопцы, поддай…

— Наши сели. Молодцы!

— А бекеша еще топает!

— Хлопнулся!

Дама с чемоданами успела уже побывать в вагоне и вышла в тамбур еще сильнее взволнованная. В руке она держала железнодорожный билет.

— Господа, пропустите, — взмолилась она казакам, которые забили проход. — Ради бога, я не на тот поезд села. Боже мой, ночь уже… Сбросьте чемоданы!