Идёт под нами около 40 саней. На передних – вещи. На следующих – мы, «депутаты», попарно. На каждую пару два солдата. На сани – одна лошадь. Сзади ряд саней, нагруженных одними солдатами. Офицер с приставом впереди поезда в крытой кошеве. Едем шагом. Из Тюмени нас на протяжении нескольких вёрст провожали 20–30 верховых «охотников» . Словом, если принять во внимание, что все эти неслыханные и невиданные меры предосторожности принимаются по распоряжению из Петербурга, то придется прийти к выводу, что нас хотят во что бы то ни стало доставить в самое укромное место. Нельзя же думать, что это путешествие с королевской свитой есть простая канцелярская причуда!.. Это может создать впереди серьёзные затруднения…
Все уже спят. В соседней кухне, дверь в которую открыта, дежурят солдаты. За окном прохаживаются часовые. Ночь великолепная, лунная, голубая, вся в снегу. Какая странная обстановка, – эти простёртые на полу тела в тяжёлом сне, эти солдаты у двери и у окон… Но так как я проделываю всё это вторично, то нет уже свежести впечатлений… и как «Кресты» мне казались продолжением Одесской тюрьмы, которая построена по их образцу, так эта поездка кажется мне временно прерванным продолжением этапного пути в Иркутскую губернию…
В тюменской тюрьме было множество политических, главным образом, административно-ссыльных. Они собрались на прогулке под нашим окном, приветствовали нас песнями и даже выкинули красное знамя с надписью «Да здравствует революция» . Хор у них недурной: очевидно, давно сидят вместе и успели спеться. Сцена была довольно внушительная и, если хотите, в своём роде трогательная. Через форточку мы ответили им несколькими словами привета. В той же тюрьме уголовные арестанты подали нам длиннейшее прошение, в котором умоляли в прозе и в стихах нас, сановных революционеров из Петербурга, протянуть им руку помощи. Мы хотели было передать немного денег наиболее нуждающимся политическим ссыльным, а среди них многие без белья и теплой одежды, – но тюремная администрация отказала наотрез. Инструкция воспрещает какие бы то ни было сношения депутатов с другими политическими. – Даже через посредство безличных кредитных знаков? Да! Какая предусмотрительность!
Из Тюмени нам не разрешили отправить телеграмм, дабы законспирировать место и время нашего пребывания. Какая бессмыслица! Как будто военные демонстрации по пути не указывают всем зевакам наш маршрут!
18 января. Покровское
Пишу с третьего этапного пункта. Изнемогаем от медленной езды. Делаем не больше шести вёрст в час, едем не больше четырех-пяти часов в сутки. Хорошо, что холода не велики: 20–25–30 °г. (Реомюра, прим. ред.) А недели три тому назад морозы доходили здесь до 52 °г. Каково бы нам пришлось с малыми ребятами при такой температуре.
Остаётся ещё неделя езды до Тобольска. Никаких газет, никаких писем, никаких известий.
Отсюда писать приходится без уверенности, что письмо дойдёт по назначению: нам всё ещё запрещено писать с дороги, и мы вынуждены пользоваться всякими случайными и не всегда надёжными путями.
Но в сущности всё это пустяки. Одеты мы все тепло и с наслаждением дышим прекрасным морозным воздухом после подлой атмосферы одиночной камеры. Как хотите, но в тот период, когда формировался человеческий организм, он, очевидно, не имел случая приспособиться к обстановке одиночного заключения. Всё оставалось таким же в Сибири, каким было 5–6 лет тому назад, – и в тоже время всё изменилось: изменились не только сибирские солдаты, – и до какой степени! – изменились также сибирские челдоны (крестьяне); разговаривают на политические темы, спрашивают, скоро ли это кончится. Мальчик-возница, лет тринадцати, – он уверяет, что ему пятнадцать, – горланит всю дорогу: «Вставай, поднимайся, рабочий народ! Вставай на борьбу, люд голодный!» Солдаты с очевидным расположением к певцу дразнят его, угрожая донести офицеру. Но мальчишка прекрасно понимает, что все за него, и безбоязненно призывает к борьбе «рабочий народ»…
Первая стоянка, с которой я писал вам, была в скверной мужицкой избе. Две другие – в казённых этапных домах, не менее грязных, но более удобных. Есть женское, есть мужское отделение, есть кухня. Спим на нарах. Опрятность приходится соблюдать только крайне относительную, это, пожалуй, самая тягостная сторона путешествия.
Сюда, в этапные дома, к нам приходят бабы и мужики с молоком, творогом, поросятами, шаньгами (лепешками) и прочей снедью. Их допускают, что в сущности незаконно. Инструкция воспрещает какие бы то ни было сношения с посторонними. Но иным путём конвою трудно было бы организовать наше пропитание.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу