Лев Троцкий - Туда и обратно

Вся история – это огромная машина на службе наших идеалов. Она работает варварски медленно, с бесчувственной жестокостью, но она делает своё дело. Мы уверены в ней. И только в те минуты, когда её прожорливый механизм поглощает в качестве топлива живую кровь наших сердец, нам хочется крикнуть ей изо всех сил:

– Что делаешь, делай скорее!

Вот уже часа два-три, как мы в пересыльной тюрьме. Признаюсь, я с нервным беспокойством расставался со своей камерой в «предварилке». Я так привык к этой маленькой каюте, в которой была полная возможность работать. В пересыльной, как мы знали, нас должны поместить в общую камеру, – что может быть утомительнее этого? А далее столь знакомая мне грязь, суматоха и бестолковщина этапного пути. Кто знает, сколько времени пройдет, пока мы доедем до места? И кто предскажет, когда мы вернёмся обратно? Не лучше ли было бы по-прежнему сидеть в № 462, читать, писать и – ждать?.. Для меня, как вы знаете, большой нравственный подвиг – переселиться с квартиры на квартиру. А переезд из тюрьмы в тюрьму стократ мучительнее. Новая администрация, новые трения, новые усилия, направленные на то, чтоб создать не слишком безобразные отношения. Впереди же предстоит непрерывная смена начальственных фигур, начиная с администрации петербургской пересыльной тюрьмы и кончая стражником сибирского села на месте ссылки. Я уже проделывал однажды этот курс и теперь без особенного вкуса приступаю к его повторению.

Нас перевезли сюда сегодня внезапно, без предупреждения. В приёмной заставили переодеться в арестантское платье. Мы проделали эту процедуру с любопытством школьников. Было интересно видеть друг друга в серых брюках, сером армяке и серой шапке. Классического туза на спине, однако, нет. Нам разрешили сохранить своё бельё и свою обувь. Большой взбудораженной компанией мы ввалились в наших новых нарядах в камеру…

Отношение к нам здешней администрации, вопреки дурным слухам о «пересылке», оказалось весьма приличным, в некоторых отношениях даже предупредительным. Есть основания предполагать, что тут не обошлось без специальных инструкций: наблюдать зорко, но инцидентов не создавать!

Самый день отъезда по-прежнему окружают величайшей таинственностью: очевидно, боятся демонстраций и попыток насильственного освобождения в пути.

Пишу вам на ходу поезда… Теперь часов 9 утра.

Нас разбудил сегодня ночью в половине четвертого старший надзиратель – большинство из нас едва успело улечься, увлечённые шахматной игрой, – и заявил, что в шесть часов нас отправляют. Мы так долго ждали отправки, что час отъезда поразил нас своей… неожиданностью.

Дальше всё, как следует. Спеша и путаясь, мы уложили вещи. Затем спустились в приёмную, куда привели и женщин с детьми. Здесь нас принял конвой и спешно осмотрел вещи. Сонный помощник сдал офицеру наши деньги. Затем нас усадили в арестантские кареты и под усиленным конвоем доставили на Николаевский вокзал. Замечательно, что наш конвой сегодня экстренно прибыл из Москвы: очевидно, на петербургский не полагались. Офицер при приёме был очень любезен, но на все запросы с нашей стороны отзывался полным неведением. Он заявил, что нами заведует жандармский полковник, который отдаёт все распоряжения. Ему же, офицеру, приказано нас доставить на вокзал – и только. Возможно, конечно, что это простая дипломатия с его стороны.

Вот уже с час, как мы едем, и до сих пор не знаем – на Москву или на Вологду. Солдаты тоже не знают, – эти уже действительно не знают.

Вагон у нас отдельный, третьего класса, хороший, для каждого спальное место. Для вещей – тоже специальный вагон, в котором, по словам конвойных, помещаются десять сопровождающих нас жандармов под командой полковника. Мы разместились с чувством людей, которым безразлично, каким путем их везут: всё равно привезут, куда надо…

Оказывается, едем на Вологду: кто-то из наших определил путь по названию станции. Значит, будем в Тюмени через четыре дня.

Публика очень оживлена, – езда развлекает и возбуждает после тринадцатимесячного сидения в тюрьме. Хотя на окнах вагона решётки, но сейчас же за ними – свобода, жизнь и движение… Скоро ли доведётся возвращаться по этим рельсам?

Если конвойный офицер предупредителен и вежлив, то о команде и говорить нечего: почти вся она читала отчет о нашем процессе, и относится к нам с величайшим сочувствием. Интересная подробность. До последней минуты солдаты не знали, кого и куда повезут. По предосторожностям, с какими их внезапно доставили из Москвы в Петербург, они думали, что им придется везти нас в Шлиссельбург на казнь. В приемной «пересылки» я заметил, что конвойные очень взволнованы и странно услужливы. Только в вагоне я узнал причину… Как они обрадовались, когда узнали, что перед ними – «рабочие депутаты», осужденные только лишь в ссылку!