Чарли Энгл - Running Man. Как бег помог мне победить внутренних демонов

На той же неделе я получил большой конверт – ответ на мой последний запрос. Судя по оценкам Хауэлла и оптимизму отца, можно было ожидать, что мне хотя бы предоставят право выступить перед судьей и изложить наши находки. Я открыл конверт и пробежал глазами письмо. Мне не только не разрешили выступить, меня еще и отругали за то, что я обращаюсь в суд с такими запросами. Судья утверждал, что у нас недостаточно доказательств и что мы только зря потратим его время.

Пора было оставить это в прошлом и сосредоточиться на будущем. Мой старый знакомый Стив Лэки, владелец журнала Endurance Magazine в Дареме, Северная Каролина, предложил мне работу – писать статьи и организовывать различные мероприятия. Благодаря моему верному другу Чипу Питтсу мне также было где жить – он знал, что мне пока некуда податься, и предложил вернуться в его гостевую комнату.

В мае мне разрешили выйти из Бекли в город. Несколько недель меня беспокоила боль в паху, и Док подозревал, что у меня грыжа. На мой запрос посетить врача наконец-то ответили положительно. Я поехал в местную больницу в фургоне, в отгороженном от водителя металлической сеткой отсеке. По дороге я рассматривал в окно окружающий мир, который не видел четырнадцать месяцев. Я смотрел, как женщина берет с заднего сиденья автомобиля полотенце и идет в солярий, как веселятся на качелях дети. Я смотрел на собаку, высунувшую голову из окна машины, на красивую женщину в кабриолете в солнечных очках и с развевающимися на ветру волосами. Мы проезжали мимо гостиниц, продовольственных магазинов, ресторанов, заправок и людей – людей в обычных одеждах, занимавшихся обычными делами, идущих, куда им захочется.

В приемной мне разрешили посидеть без наручников. На мне была тюремная зеленая одежда, но, казалось, никто не обращал на это внимания. Жители города привыкли к тому, что рядом находится тюрьма, да и вообще Западная Вирджиния – это штат тюрем. Медсестра даже предложила мне кофе, и я охотно согласился – после того как охранник кивнул. Кофе был слабым, но фантастическим на вкус – моя первая чашка за все четырнадцать месяцев, когда я пил только растворимую бурду. Я даже подумал о том, что было бы неплохо попросить зайти в кафетерий при больнице, чтобы отведать нормальной еды, но решил, что там не принимают марки в качестве оплаты.

Врач подтвердил, что у меня грыжа. Посмотрев на календарь, он предложил назначить операцию на октябрь. Я поблагодарил его и сказал, что к этому времени буду уже дома, но ценю его заботу. Он пожелал мне удачи, и в его голосе я расслышал искреннюю доброту и участие.

1 июня в «New York Times» вышла вторая статья Джо Носеры, посвященная моему делу. Он снова поведал мою историю и высказал сомнение в том, что кто-либо из руководителей фирм, приведших финансовую систему к краху, провел хотя бы день в тюрьме. «По какой-то необъяснимой причине обвинители хотели бросить за решетку именно Чарли Энгла. И им это удалось», – писал Носера. Я был благодарен ему за то, что он признавал мою правоту, но если первая статья дала мне надежду, эта оставила во мне одно лишь раздражение. Несмотря на все улики и доказательства, я уже не надеялся, что мое дело будет пересмотрено.

Тогда же я поговорил по телефону с отцом, и он сообщил, что съемочная группа программы «Рок-Центр» канала NBC будет поджидать меня у тюрьмы в день моего освобождения. Я поспешил закончить разговор. Мне не хотелось, чтобы посторонние уши в Бекли узнали об этом. Мы с отцом продолжили обсуждать эту тему в электронных письмах, пользуясь секретным кодом. Я написал, чтобы он соблюдал осторожность и не вовлек меня в неприятности, да и чтобы его самого не арестовали.

Несмотря на все улики и доказательства, я уже не надеялся, что мое дело будет пересмотрено.

Моя последняя неделя в Бекли пролетела на удивление быстро. Я продолжал заниматься делами: читал, посещал занятия, тренировался со своей группой. Вместе с тем я готовился попрощаться со своими товарищами. Я никогда и не думал заводить в тюрьме настоящих друзей. В отличие от предыдущих этапов моей жизни – окончания университета или переездов, – на этот раз прощание означало прощание навсегда. К тому же мне не разрешалось поддерживать с ними связь после их освобождения, даже если бы я захотел. Наверняка это правило было придумано, чтобы бывшие товарищи по заключению не задумывали новых преступлений, но в результате у многих выпущенных на свободу не оказывалось ни единого человека, с кем они могли бы поговорить по душам. Из-за всего этого во время последних рукопожатий к сердцу подступала особая печаль. Что я мог им сказать, кроме «пока, желаю удачи»?