Евгений Сидоров - Записки из-под полы

Надо сказать, что в певце незамутненного ленинизма внезапно проснулись менеджерские способности и коммерческая жилка. Я знал об этом и потому с чистой совестью рекомендовал М. Шатрова в президенты акционерного общества, надеясь, что наш проект будет в надежных руках.

Юрий Михайлович Лужков прибыл в Минкульт рассмотреть проектные чертежи и макет будущего культурного центра. Он остался доволен, но своей рукой (как некогда вождь всего прогрессивного человечества) подрисовал остроугольные башенки, венчающие будущие отели и офисы. С той поры эти башенки стали фирменным символом и явью новомосковской архитектуры лужковского периода. Мы пожали друг другу руки и с надеждой двинулись навстречу светлому будущему, даже не подозревая тогда, во что выльется культурная мечта на Краснохолмской стрелке.

Первая очередь была открыта с помпой. Лилось рекой шампанское, жарились шашлыки, произносились речи. Турки строили хорошо, на совесть; все были довольны.

Однако потом начались разногласия. Москомимущество (да и турецкая сторона) тянули одеяло в сторону повышенной коммерческой эксплуатации зданий, и строительство малоокупаемых объектов культуры им было не с руки. Возводились шикарные здания под гостиницы, офисные и торговые помещения. Первоначальные планы (театральный и выставочный залы, кинотеатр, улица культуры и пр.) остались на бумаге. Кроме Дома музыки с огромными пустыми пространствами, гигантскими лестничными пролетами и сомнительной акустикой, ничего из других объектов культуры построено не было. Министерство после моего ухода благополучно задвинули на задний план, и, соответственно, интересы культурного строительства были забыты или почти забыты.

Гора родила архитектурно-музыкальную мышь. Правда, грандиозных, циклопических размеров.

Как бы то ни было, хорошо, что оркестр Владимира Спивакова получил в Доме музыки надежный приют. Ведь в Москве до сих пор катастрофически не хватает больших и малых музыкально-концертных залов. И неизвестно, когда они появятся.

Умер Ингмар Бергман. И вслед за ним — Антониони. Остались осколки великого метафизического европейского кино.

У Бергмана зеркало и его осколки — постоянный образ художественного всматривания, удвоения, религиозного познания. “Зеркало” Андрея Тарковского неслучайно на этом пути.

Смотрю канал “Культура”, репетирует старый стройный человек с изящной пластикой жеста, движения. В перерыве Бергман говорит о смерти: “Единственное, что меня беспокоит, встречусь ли я там с Ингрид?” (Ингрид фон Русен, обожаемая жена, умершая в девяносто пятом году). Его друг отвечает: “Вот и живи дальше с надеждой на эту встречу”. Мудро и просто, как и все у Бергмана, которого почему-то принято считать сложным художником.

Величие не может быть сложным. Все дело в публике: “сложное понятней им”.

По следам Декарта и Мераба Мамардашвили.

Смысл свободы — беседа души с самой собой. Медитация, всматривание в себя — значит освобождение от внешних объектов нашей нелюбви, нашей критики. “Самая страшная зависимость — это зависимость от того, в чем мы видим недостатки и пытаемся их исправить”. Обдумать и постараться понять. Быть недовольным в этом мире надлежит только собой. Путь: изменение состава собственной души. Если каждый в своей жизни сделает с ней что-то, то и вокруг что-то сделается.

Практически невозможный духовный путь, особенно в России. Но надо: как опыт, как обдуманное приближение к идее, где чисто социальному опыту отведено важное, но все же второстепенное место.

Приходят на ум печальные уроки толстовства. У Декарта тоже не было школы, учеников, которые бы понимали его до конца. Картезианство — не Декарт. Одиночество Пушкина в маскарадном кружении пушкинистов обоего пола.

Прошлого для человека как бы и нет, оно — фантом, иллюзион, воспоминания; все — настоящее, как и последний глоток воздуха, пойманный остывающим ртом.

И только искусство дышит прошлым, живет и умирает в нем.

Шурик Гуревич в хромовых сапогах, окруженный толпой пацанов, плясал цыганочку под ритмический аккомпанемент собственного напева. Плясал на бетонной лестничной площадке между вторым и третьим этажами таганской школы № 498. Казалось, по нему плачет расположенная рядом знаменитая тюрьма.

Это был совершенно неожиданный сюжет. Наша мужская семилетка подтягивалась год за годом к нормальному среднему образованию. Осенью в восьмой класс пришло несколько новых ребят (по месту жительства), что принесло мне пожизненную дружбу с двумя из них — Александром Гуревичем и Игорем Распоповым.