Джон Шиффман - Операция «Шедевр»

Стоя перед дюжиной агентов и руководителей из ФБР в просторной главной галерее музея Фонда Барнса, я указал на современную картину с изображением мужчины и женщины, несущих цветы.

— Это «Крестьяне», — сказал я. — Это Пикассо, современный художник, но в его творчестве видно влияние Микеланджело. Видите ступни и пальцы ног? Мускулистые руки? Мускулистые ноги? Так изображают героев.

Через четырнадцать лет после годичного курса в школе искусств Барнса я вернулся, чтобы помочь провести однодневный семинар для агентов ФБР из недавно сформированной команды по расследованию преступлений в сфере искусства.

— Любая современная галерея — место, где можно многому научиться, — сказал я коллегам из ФБР. — Четыре ее стены — классные доски. Это планы уроков. Каждая картина учит нас чему-то новому в плане света, очертаний, цвета, форм и пространства. Кстати, в одном только этом помещении вы сейчас видите произведения искусства стоимостью не меньше миллиарда долларов.

Мои ученики, похоже, были ошеломлены. Мало кто из агентов разбирался в искусстве, и неудивительно, что суммы их поразили.

— Не пугайтесь, — продолжал я. — Мы здесь не для того, чтобы узнать, как обнаружить подделку или узнать стоимость картины. Когда будет нужно, вы об этом узнаете. Сегодня мы здесь для того, чтобы понять главное. Чтобы ваши глаза привыкали. Чтобы вы учились видеть.

Группа перетекла во второй зал галереи. Я показал рукой на несколько картин и сказал:

— Удивительно, что здесь, в одной этой галерее, вы смотрите на стену и видите Сезанна, потом еще Сезанна, и еще, и еще — одного Сезанна за другим. В этом музее семьдесят его работ.

Я встал перед портретом Ренуара.

— Посмотрите на цвет. На палитру, силуэты людей, как она написана. Видите? А теперь обратите внимание на Сезанна. Видите, как он выписывает складки на скатерти? Это один из самых сложных моментов. Сравните палитры. Ренуар — розовые, ярко-синие, кремовые, телесные тона. Сезанн — темно-зеленые, фиолетовые, пурпурные, приглушенные.

Группа вошла в следующий зал.

— Сможете ли вы сами показать в этом зале, где Сезанн, а где Ренуар?

Осмелевшие слушатели начали выкрикивать ответы, и меня распирало от гордости. Я уже не единственный агент ФБР, кому интересны преступления в сфере искусства.

В истории борьбы ФБР с преступлениями в сфере искусства наступила новая эпоха. Создание соответствующего отдела было большим шагом вперед для бюро. И совершенно естественным после наших успехов в громких делах Роквелла, Копловиц, Antiques Roadshow и Билля о правах.

ФБР назначило в команду по борьбе с преступлениями в сфере искусства восьмерых агентов по всей стране, а меня — старшим следователем. Агенты будут заниматься искусством не полный рабочий день, как я, но станут браться за дела по мере их появления в своих регионах и будут готовы к немедленным действиям. Новая инициатива ФБР не шла ни в какое сравнение с итальянским отделом по борьбе с преступлениями в сфере искусства: там таких специалистов триста человек. Но для начала неплохо.

Похоже, прошли времена, когда ФБР обходилось одним-двумя агентами, проявлявшими интерес к таким преступлениям. Тогда сотрудник вроде Боба Базена брался за дело, а потом неофициально передавал его кому-то вроде меня. Я знал в ФБР всего двоих экспертов в этой сфере, кроме начальника, и оба работали в Нью-Йорке. В шестидесятые и семидесятые это Дональд Мейсон, пожалуй, получивший наибольшую известность благодаря возвращению похищенного Кандинского, а в семидесятые и восьмидесятые — Томас Макшейн, который однажды нашел украденного Ван Гога под навесом для машин на нью-йоркской автозаправке.

В поддержку новому отделу Министерство юстиции выделило группу прокуроров, одним из которых был Боб Гольдман. Им дали особые полномочия для судебного преследования по делам о художественных преступлениях в любой точке страны. С большой помпой и серией публичных выступлений ФБР объявило о создании сайта Art Crime Team, логотипа и даже сувенирных монет. Множились публикации в прессе и похвалы. Незадолго до официального создания отдела по борьбе с преступлениями в сфере искусства я был удостоен высшей награды Смитсоновского института за защиту культурных ценностей — премии имени Роберта Бёрка. Два года спустя такая же честь выпала Гольдману. Конечно, мы приветствовали шумиху в СМИ, но я старался держаться в тени, чтобы и дальше работать под прикрытием. Я никогда не позволял себя фотографировать, а во время пресс-конференций всегда сидел в глубине комнаты. Всякий раз, когда меня снимали для телевидения, мне затемняли лицо.