Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

— Неплохой пианист.

Мы поняли, что старания наши ни к чему не приведут. Но это открытие не повлияло на отношение к учителям.

Наш выпуск оказался чуть ли не самым малочисленным за всю историю училища. В первый класс поступали двадцать шесть человек, а дипломы об окончании училища получили лишь девять.

Выпускной вечер для девятерых получился своеобразным, преподавателей оказалось больше. Мы читали собственные стихи, что разлетимся, как птицы из гнезда, но этот день последний не забудем никогда. Было трогательно, но и смешно. Потусовавшись с учителями пару часов, мы основательно запаслись спиртным и поехали к Андрюше Когану на дачу в Белоостров. Там и прошла неофициальная часть выпускного вечера, из которой я помню лишь туманное утро: я с Андрюшиной овчаркой бесцельно хожу по полям весь в грязи и выветриваю хмель, смутно чувствуя — впереди жизнь.

В детстве я хотел стать дворником, прельстившись скорее не процессом, а результатом труда: было грязно — стало чисто. Желание подметать улицы исчезло, как только я прочел первые романы Джеймса Фенимора Купера об индейцах и ковбоях. Мечта приобрела видимый образ, когда я увидел фильмы об индейцах совместного производства ГДР, Чехословакии, Румынии и Югославии. В отличие от Купера, где свирепые индейцы нападают на поселения благородных ковбоев, крадут белокурых девушек в капорах и лишь один краснокожий выступает против насилия, в фильмах социалистического лагеря американские солдаты приносили в мирное индейское существование погромы и кровь. Благородные индейцы, которые оказались совсем не дикарями, а вели прекрасный целомудренный образ жизни, были вынуждены бросать свои вигвамы и выходить на тропу войны.

Мы тогда мало разбирались в политических хитросплетениях и по несколько раз смотрели «Чингачгук Большой Змей», «Верная Рука — друг индейцев», «Виниту — вождь апачей», «Сыновья Большой Медведицы». Главного индейца, который за справедливость, во всех фильмах играл югослав Гойко Митич, чаще всего в конце картины его ждала горькая участь, свободный сын прерий всегда умирал долго и красиво. Особенно нам нравилось, как Митича расстреливал отряд бледнолицых в «Белых волках». Индеец стоял гордо, повернувшись к камере орлиным профилем, а янки-шакалы судорожно жали на гашетку кольтов.

Во дворе, у гаражей, почти каждый день мы разыгрывали сцену казни. Право умереть в муках чаще всего завоевывали кулаками.

Бледнолицые не все были гадами, среди них обязательно находился один отщепенец, который ненавидел все белое и обожал все краснокожее. Он-то и был друг индейцев. В фильме «Верная Рука — друг индейцев» Верная Рука перебивал висельную веревку, на которую уже вздернули Гойко Митича. Бледнолицый и краснокожий вдвоем уносились в неизвестное будущее. Мы были в восторге!

Я первое время тоже бился, чтобы стать краснокожим, но скоро понял, что мне хочется быть благородным белокожим всадником, который за справедливость. В моих мечтах о прекрасном взрослом будущем человека с метлой сменил бесстрашный одиночка с отвагой в груди, мчащийся по прериям на горячем мустанге в поисках справедливости.

В девять лет я посмотрел первый американский вестерн. «Золото Маккены». Широкоформатный, цветной. Главного благородного белого играл Грегори Пек, главного злодея — Омар Шариф.

Песня из фильма, которую у нас пел Валерий Ободзинский, тут же стала хитом:

В картине был совершенный финал, какого не увидишь в социалистическом приключенческом фильме. Бледнолицый, весь фильм декларировавший, что человеку для полного счастья достаточно любви, расправившись со злом, садился вместе с возлюбленной на коней, чтобы умчаться за горизонт, а камера крупным планом показывала сидельную сумку, доверху набитую золотыми слитками.

Мне это очень понравилось. Видно, я уже интуитивно чувствовал, что с пустыми карманами счастье недолгое.

Теперь я — Бледнолицый — носился по дому, сжимая пистолет с присоской, готовый в любую минуту наказать зло.

Однажды невольной жертвой моего неуемного темперамента стал Геннадий Иванович Воропаев, который пришел к папе в гости. Они мирно сидели за столом, Геннадий Иванович уже поднял красивую хрустальную рюмку с коньяком, чтобы произнести тост, когда из-за дивана, где я скрывался, полетела присоска, прямо в его рюмку. Рюмка разбилась. Коньяк залил костюм. Мне досталось. Но застолье продолжилось.