Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

— Can’t buy me love — это другое дело.

Но моего мнения никто не спрашивал, деваться мне было некуда.

Пришлось обращаться к помощи профессионала. Папа договорился с хореографом. Один раз в неделю я приходил в Театр комедии и под магнитофон прилежно репетировал. Танец мне выбрали попроще — характерный, эстрадный, с самыми элементарными движениями. Несмотря на жуткую неловкость, что-то мне все же удалось освоить.

С выбором стихов проблем не было, я любил Пушкина, поэтому взял два его стихотворения: «Я вас люблю, — хоть я бешусь» и «Желание славы». Одно — романтическое, легкое, второе — мужское, брутальное. Пушкина подготовил самостоятельно, я его настолько чувствовал, что подсказки мне были не нужны.

Выучил какую-то басню, с ней тоже проблем не было, я просто рассказывал историю, там и без кривляний все ясно.

Вот с прозой проблемы были, я много читал в старших классах и никак не мог определиться в своих пристрастиях. В конце концов, остановился на Леониде Андрееве, от которого был тогда под большим впечатлением. Взял монолог Иуды из его повести «Иуда Искариот». Папа одобрил мой выбор, отрывок был выигрышный, экспрессивный и действенный. Он дал мне дельный совет:

— Иуда обличает. Вот и ты обличай их, говори это прямо в лицо комиссии, смотри в глаза.

Принимали экзамены Аркадий Иосифович Кацман, Лев Абрамович Додин и Валерий Николаевич Галендеев.

Я рассказал стихи, басню, а потом начал:

— …Иуда выпрямился и закрыл глаза. То притворство, которое так легко носил он всю свою жизнь, вдруг стало невыносимым бременем, и одним движением ресниц он сбросил его…

Я рассказывал о самой главной минуте человека, осознавшего всю глубину собственного предательства. Как Иуда, задыхаясь под тяжестью страшных слов, я в конце заорал прямо в лицо Кацману:

— …Ах, Анна. Старый, седой, глупый Анна, наглотавшийся закона, зачем ты не дал одним серебреником, одним оболом больше! Ведь в этой цене пойдешь ты вовеки!

Я прошел на второй тур, но мне не понравилось, как вел себя Додин, он сидел какой-то скучный. Я разволновался.

Встретив Льва Абрамовича на Моховой, я представился:

— Меня зовут Максим Леонидов, я поступаю к вам. Меня допустили на второй тур. Может быть, вы подскажете, что мне еще почитать.

— То, что вы Пушкина можете читать, это уже понятно. Покажите что-нибудь социальное, Маяковского возьмите. Надо посмотреть, как вы там.

Маяковский никогда не был моим любимым поэтом. Если бы не Додин, мне и в голову не пришло бы изображать из себя социального героя.

Чтобы уже не было никаких вопросов, я выучил «Левый марш». Мама села в кресло, а я перед ней начал скандировать:

— Разворачивайтесь в марше!

— Нет, плохо! — забраковала мама.

Я начал снова, но она опять меня остановила:

— Не так!

Я злился, убегал из комнаты, опять прибегал, на ее очередное «нет» стал умолять:

— Мама, сколько можно!

Но она была непреклонна:

— Давай снова. Ты — герой, говоришь с трибуны.

На сотый раз, дойдя до отчаяния, я заорал яростно:

— Раззз-ва-ра-чивай-тесь в маар-ше! Словесной не место кляузе!

— Вот! — обрадовалась мама. — Так — правильно.

Подсказка Додина сослужила мне хорошую службу. Второй тур я начал с Маяковского. Меня узнали еще и с этой стороны. Превозмогая себя, показал отрепетированный танец, который тоже был воспринят благосклонно. Ну, а на музыкальном номере оттянулся полностью. Я пел «Живет моя отрада в высоком терему», аккомпанируя себе на гитаре. Романс псевдоцыганский, страстный, куражный. Показал и диапазон, и голос, и темперамент.

На третьем туре мы должны были сыграть отрывок из пьесы или рассказа. Нас разделили на пары, дали текст, а в помощь прикрепили «кацманят» — выпускников предыдущего курса Кацмана — Додина.

Из трех сотен абитуриентов оставалось человек тридцать, третий тур мы все сдавали в один день. Нас всех сразу пригласили в аудиторию, и мы видели, кто на что способен.

Мне понравились Дима Рубин и Ира Селезнева, которые показывали отрывок из рассказа Антона Чехова «Егерь». Ира была очень убедительна в роли брошенной мужем скотницы Пелагеи.

Регина Лялейките и Леша Нестеренко показывали сцену знакомства Петруччио и Катарины из «Укрощения строптивой» Вильяма Шекспира.

У Шекспира это звучало так:

— День добрый, Кэт! Так вас зовут, слыхал я.

— Слыхали так, расслышали вы плохо. Меня все называют Катариной.

Керчинский Петруччио начинал так:

— Дынь дыбрый, Кэт, вс так зывут, слхал я.