Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

— Если вы, молодые люди, быстро переоденетесь и разгримируетесь, то сможете выпить у меня дома, заодно и поужинать.

Мы совершенно растерялись от этого предложения, ведь еще вчера Гердт даже не подозревал о нашем существовании.

Мы мигом собрались, предвкушая невероятное. И были абсолютно правы.

С телефона-автомата Зиновий Ефимович позвонил жене и предупредил, что будет не один.

Когда мы приехали, нас уже ждала жареная картошка, квашеная капуста и другие домашние радости. Видно, ночные посиделки у Гердта были обычным явлением. Хозяин вытащил бутылку «Столичной» (как он назвал ее, «Ноль десять»), экспортный вариант с ручкой, и мы приступили.

Сначала вчетвером, с Татьяной Александровной. Потом втроем. Выпили весь литр. Вскоре мы звали Гердта дядей Зямой. Он пил наравне с нами, молодыми бугаями, и все время рассказывал.

Все знали: рассказчик Гердт — блестящий, а когда это все под водочку, не спеша! В какие только ситуации он не попадал! С каким юмором все это описывал! Но больше всего меня поразило, что во всех историях он был не главным героем. Он рассказывал не о себе, любимом, а о других.

Покидали кухню под утро, хотя видно было: у Зиновия Ефимовича еще было что рассказать.

Я часто вспоминаю его истории. Не могу отказать себе в удовольствии, кое-что процитирую.

Поскольку купить машину в Совке было делом непростым, Гердт купил экспортный вариант «Жигулей» в Швеции. У автомобиля была масса преимуществ перед советской моделью и лишь один недостаток — руль справа.

Как-то чета Гердтов была в гостях, где дядя Зяма выпил лишнего, поэтому за руль села Татьяна Александровна.

Москва пустая. Вдруг одинокий гаишник, такой скучный, что понятно, что бы ни случилось — привяжется. Так и случилось.

Дядя Зяма отдает документы. Гаишник чует неладное:

— Вы что, пьяны?

— Вдрабадан, — подтверждает народный артист.

— Как вам не стыдно! Пьяный за рулем.

— А где вы видите руль?

— Когда я пьян, я руль передаю жене.

После выхода на экраны «Золотого теленка» Гердт как-то проехал на красный свет. Из скворечника засвистел милиционер. Гердт притормозил. Толстый милиционер долго тяжело шел, а увидев артиста, пожурил:

— Товарищ Паниковский, уважайте конвенцию!

Шел однажды Гердт по ночной Одессе после съемок. Вдруг на него напало вдохновенье. Захотелось сделать что-то эдакое. В трех метрах от себя увидел урну. Пожертвовав недокуренной папиросой, бросил ее в урну. Описав дугу, окурок попадает точно в цель.

Одна досада — никто не видел!

Вдруг сзади топот бегущих ног. Запыхавшийся человек догоняет и говорит в восторге:

— Я видел, видел!

До вдохновения Зиновия Ефимовича мне в Одессе дотянуться не пришлось.

Мое согласие сниматься было чистой авантюрой. График концертов «Секрета» почти не оставлял свободного времени, к тому же живем мы не в Италии, где можно на автобусе всю страну проехать за три дня. Как ни изощрялся Александров, часто приходилось много времени проводить в воздухе. Но мне хотелось играть, и я относился к работе честно. Ни разу никого не подвел. Лишь однажды чуть не сорвал съемки.

«Секрет» был на гастролях в Киеве. Последний концерт, как обычно, затянулся, а наутро я должен появиться в Одессе. Снимали финальную сцену с большой массовкой, где у меня длинный монолог и песня с танцем. Об отмене съемок не могло быть и речи.

Самолетов нет, поезда ушли, рейсовые автобусы — тоже. Пришлось заплатить пятьсот рублей (большие деньги для 1988 года) и ехать на такси. Через пять часов я приехал в Одессу, а еще через полчаса в костюме и гриме был на съемочной площадке.

Все время, пока мы были в Одессе, стояла жара. Мы снимали на Молдаванке, в жилом доме с конюшней. Нескончаемый рабочий день. Мухи. Духота. Это тебе не вышел — отыграл — все в восторге! Пожалуйте к столу. Тут ты наравне со всеми, они терпят — и ты молчи.

И все же самым ужасным для меня были не физические, а творческие муки.

Одно дело театр, когда ты постепенно входишь в пьесу, когда каждая сцена является результатом накопления. А тут режиссер скомандовал: «Мотор!» — И будь добр, сразу играй.

Для неопытного артиста это очень тяжело. Мне нужно было время, чтобы войти в образ, нужен разбор, нужен режиссер, работающий с артистом. Владимир Алеников — тихий еврейский дяденька— абсолютно не по этой части.

Сняли сцену, где я бью Менделя по голове. От страха и безысходности Беня поднимает руку на родного отца. Дальше у меня монолог со слезами, где я оправдываюсь перед Никифором, но: