Владимир Жуков - Страда и праздник

— Я надеюсь, работа коллектива будет носить гласный характер и о его решениях будут широко информированы служащие.

Войцехович вскочил, с грохотом оттолкнул стул к стенке, и было странно видеть, сколько страсти вкладывает он в каждое свое слово и каждое движение:

— Я протестую! Гражданин комиссар принял условия и обязан их строго придерживаться: коллектив ему подчиняется только лишь в силу сложившихся условий, и диктовать, командовать…

— Простите, — оборвал Подбельский. — Судя по вашим словам, командовать собираетесь вы. Я, наоборот, говорил о гласности.

— Мы достаточно компетентны в вопросах демократии, потрудитесь нас не учить!

— Тише, тише, — замахал руками Миллер. — Такой торжественный момент, кажется, по всем пунктам договорились — и снова дебаты… Вы, Вадим Николаевич, жаждете гласности, так вот могу познакомить вас с циркулярной телеграммой совета, в которой мы объявляем всем о начале работы коллектива. — Миллер протянул листок. — Так сказать, черта под нашими с вами переговорами.

Ничего особенного на бланке не было — то же, что он, Подбельский, докладывал на ВРК. Впрочем, нет, после слов о том, что право сношений с комиссаром имеет только «коллектив», было хлестко подчеркнуто, что он «является единственным органом управления всеми делами почтово-телеграфных учреждений Московского узла впредь до организации государственной власти, признанной большинством народа».

Подбельский медленно обвел взглядом сидевших за столом. На него тоже смотрели с любопытством, изучающе, но больше с вызовом.

— Ладно, — сказал. — На сегодня у меня все.

В аппаратном зале сновали дежурные. Он немного постоял в дверях, пошел вперед. Телеграфисты поднимали головы от клавишей, смотрели на него выжидательно и как бы отсутствующе — так смотрят на учителя гимназисты во время контрольной. Чиновник у окна что-то писал в объемистом журнале, а когда он подошел, прикрыл локтем страницу.

Подбельский прислушался к стрекотанию аппаратов — было в них тоже что-то отдельное от него, независимое, излишне независимое. Спросил, где найти надсмотрщика Грибкова. Чиновник пожал плечами, мотнул головой в сторону. Кто-то сзади крикнул: «Грибков! Позовите Грибкова!»

Техник появился скоро. Они вышли в коридор, к каменным ступеням лестницы. Здесь было холодно, сквозило в большую, настежь отворенную форточку.

— Слушайте, — сказал Подбельский, стараясь смотреть на техника побезмятежней, вроде бы за его дальнейшими словами не появится особого, многозначного смысла, — а вот «узелок», ну, совет ваш, он много телеграмм рассылает по стране от своего имени? Мне интересно знать масштабы… или работа больше тут идет, в Москве?

Грибков удивленно поднял белесые брови.

— Да вы ничего не знаете, товарищ Подбельский! Они же себя считают главнее Цека союза, того, который в Петрограде. На собраниях служащих сколько раз говорили, что Цека предал интересы потельслужащих… И потом вы учтите, Москва всегда стояла на пути всего, что передает Питер. Тут, кто палку взял, тот и капрал. «Узелку» легко сойти за центральную почтово-телеграфную власть: задерживай, что из Питера говорят, и передавай свое!

— Ну и как, передают?

— Да я не слежу специально… Вот давеча циркуляр «всем, всем» прошел, что вас признали, комиссара, при сильном ограничении.

— Это я читал. А еще?

Грибков помолчал, задумчиво потер пальцем губы.

— А ну пойдемте.

На столе у опасливого чиновника он хозяйственно переворошил стопку журналов, один развернул.

— Вот, до самого Иркутска прошло, по всем линиям. Читайте.

Подбельского поразила аккуратность, с какой были заполнены страницы журнала, и еще почерк, по такому впору учиться чистописанию. И сам характер записей, абсолютно неведомых ему по содержанию. Одно за другим шли указания на перерывы связи и о путях, какими их надлежит обходить, через какие города, и еще про сбои в передаче, требования наладить срочно работу, и он подумал, что плохой комиссар, раз всего этого не понимает.

— Не тут, — лез через плечо Грибков. — Вот, глядите… Длинно, а стоит прочесть. Все исподнее свое наш совет вывернул, мы уж тут смеялись…

Запись и вправду была длинна, в ней по-телеграфному часто не хватало предлогов и союзов, но, действительно, читать стоило.

«Москве после героического сопротивления сдались войска Комитета общественной безопасности…»

— Это когда передано?

— Да вот, — оживленно пояснял Грибков, — сегодня, пятого ноября, утром. Глядите, помечено.