Александр Письменный - Рукотворное море

Я начал говорить плохо и неуверенно. Сказал, что 3-й номер прочел только потому, что готовился к совещанию. Критерий — скука. Весь номер построен из путевых очерков.

За столом, где сидел Гехт, начался смех, мне не давали говорить. Я обиделся и стал говорить еще хуже. И затем, поупражнявшись на моем якобы бездыханном теле, все повторяли то же, что и я.

Основная моя ошибка — несолидный тон. Дело даже не в том, что я говорю неуверенно, а именно — тон. В заключение мне сказали, что последнее время я начал неряшливо работать.

А Гехт даже заявил, что я навязываю диктатуру вкуса и пытаюсь учить маэстро (Бобрышева).

Потом я выступил второй раз. И вышел с честью. Иван Катаев согласился со мной. Сказал, что я прав.

Этот год начал усталым. Сбор материала для «Повести о медной руде» [4] «Наши достижения», 1936, № 11. — не дал отдохнуть.

Август 1936 г.

Не пишется книга «В маленьком городе» [5] «Красная новь», 1938, № 11. . И не вялость, а просто, вероятно, не так ухватил.

Мунблит звонил по поводу рассказа «Молния» [6] Там же, 1937, № 11. и говорил о зрелости. Говорил, что я очень сильно вырос. Воздуха много теперь.

Январь 1937 г.

Я сейчас пишу не так, как писал, начиная сотрудничать в журнале. Мне кажется, я стал писать лучше. Во всяком случае, внутренний рост, который чрезвычайно важно ощущать автору, рост, который приносит не удовлетворение достигнутым результатом, а все больше требований к самому себе, для меня самого несомненен.

Этим во многом я обязан журналу.

Дружественное, не казенное отношение редакторов к молодому автору имеет огромное значение. От тебя чего-то ждут, на тебя в чем-то надеются. Это радует, обязывает и вдохновляет.

Начиная работать над новым материалом, я всегда имел возможность получить от редакции углубленное раскрытие темы. Я чувствовал опеку и знал, что, если где-нибудь материал замнется, мне помогут.

Август 1937 г.

Случайности нарушают спокойное течение человеческой жизни. Благоприятные или радостные, вздорные или неприятные, они, быть может, в судьбе человека играют роль своеобразного фермента, подстегивающего жизнедеятельность организма, выполняют функции тонизирующего средства, наподобие кофеина или морфия.

И поэтому зачастую трудно определить значение случайности — положительно оно или отрицательно, благоприятно или вредно. Нет ничего важнее в жизни человека, чем умение оберегать себя от чрезмерного влияния случайностей.

Апрель — май 1941 г.

Я заболел. 7 мая свезли меня в клинику ВИЭМ. Постгриппозная интоксикация, затронута центральная нервная система и прочие страсти-мордасти. И непроизвольное дрожание зрачков, по-медицински — нистагм, которого ни я сам, ни простые смертные не замечали, — было свидетельством для врача о моей непригодности лучше любой справки о болезни.

Июнь 1941 г.

22 июня диктор объявил о выступлении В. М. Молотова в 12 ч. 15 мин. Я не сомневался — война с Германией. (Многие думали, что речь идет о проливах.)

Заходили врачи. Дежурный — похожий на немчика в золотых неоправленных очках с губками бантиком — сожалел, что известие о войне выпало на его дежурство.

Пришли занавесить окно одеялами. По сети все шли приказы МВО.

23 июня. Меня сволокли домой. Когда я проснулся, удивила странная тишина, вернее, отсутствие обычного звукового фона. Я выглянул в окно и сразу понял: трамваи не ходят, они, по-видимому, прекратили движение еще ночью.

Июль 1941 г.

Митинги на заводах. «Партия нас вела от победы к победе». «Дело правое». «Будем бить врага на его территории». Выступление Эренбурга. Ночью ждали тревоги — ответ на бомбежки Берлина. Так и случилось. Повели меня в метро. На другой день оказалось, что это учебная тревога.

Декабрь 1941 г.

Леонов, говорят, высказывался относительно того, что русское пространство приобретает какое-то действительно мистическое свойство. И я не могу отделаться от мысли, что адская немецкая военная машина увязла на наших пространствах.

И при этом мне все время казалось, что все происходит не на самом деле. Иногда казалось, что происходящее нечто вроде маневров. Не было ощущений многих смертей и больших разрушений.

Был вчера у меня Василевский. Несколько месяцев он провел на территории, оккупированной немцами, получил орден Ленина. Города остались разрушенными, немцы их не восстанавливают.

В Союз приходил В. Вишневский и говорил, что за сутки наша авиация одиннадцать раз бомбила Берлин. Англичане в восторге.