— Посмотрите, мои молодые друзья, — говорит Борис Михайлович, показывая маленькое, хилое растеньице с трехпалыми листьями. — Посмотрите внимательно на эту лапчатку. Какая она нежная. Беззащитная. А вот поди ж ты, преодолела, превозмогла. Живет. Размножается. Но только здесь, на Галичьей горе… Другие виды «реликтов» сохранились еще в некоторых местах по границе великого обледенения. В Курской губернии есть, например, такое место. Там я тоже собрал хорошую коллекцию. Но вот горе — человек наступает на природу, на растительный мир, и это наступление, думаю, будет похуже нашествия ледников, причем во всемирном масштабе! Вон посмотрите — там на бугре ходят козы. Это же самые страшные враги кустарников. Где они пасутся, мало что растет. К чему я это говорю? А к тому, что Галичью гору и другие такие удивительные места надо охранять. Объявлять заповедными. Слыхали, может быть, Совнарком издал декрет об охране природы?..
После полудня мы забрались в одну из пещер, чтобы отдохнуть и поесть. Летучие мыши маленькими меховыми мешочками висели в глубине грота, за тысячелетия промытого подпочвенными водами в серой скале. Рыжие лишайники лепились на, казалось бы, совсем гладких каменных его стенах. Тоже сила жизни! Ключ — ручеек, который создал эту пещеру, еще не иссяк, и мы смогли наполнить кристальной водой котелок и вскипятить чай. После чаепития Борис Михайлович что-то загрустил, глядя темными своими глазами в широкую даль задонской равнины. Мне показалось, что ему очень не хочется покидать Галичью гору (он сказал, что после отдыха должен двинуться в обратный путь). Неразговорчивым и задумчивым был он и когда мы спустились вниз, к нашему биваку, и, забрав удочки, припрятанные в зарослях тальника, начали прощаться.
Пожимая руки, как взрослым, он пожелал нам доброго пути и сказал странную фразу, совсем невпопад:
— А сумерки все же неотвратимы…
Лишь годы спустя эти его слова стали мне понятны. А тогда я вопросительно взглянул на него. Но он не стал пояснять непонятное, приподнял матерчатую шляпу-панамку, повернулся и зашагал по берегу Дона в сторону Задонска.
Усталые до чертиков, пыльные и потные, под вечер дошли мы до дома. Почти всю дорогу молчавший брат, открывая калитку, вдруг сказал мне почему-то почти шепотом:
— Ты как хочешь. А я биологом, ботаником…
…Брат не стал ботаником. Он стал инженером и впоследствии одним из тех, кто создавал первые атомные реакторы. А я через три года выдержал экстерном экзамен на биологический факультет Воронежского университета. Трудно было, и вот, наконец, у меня в руках студенческий билет. Серая книжечка, на корочке которой замазано «Юрьевский» и от руки выведено: «Воронежский» [1] Дерптский, или Юрьевский, университет в годы первой мировой войны был переведен в Воронеж.
.
Далее на корочке написано: «Биологический факультет, 1 курс». Итак, я, а не брат должен стать биологом, ботаником! И сегодня — первая лекция для всех неофитов всех пяти факультетов университета: биологического, физмата, химического, исторического и медицинского. Пестрая наша была компания! Девчата в кожанках и вязаных кофточках и темных юбках, часто в красных косынках, многие стриженные «под мальчика». Ребята — то совсем юные еще, вроде меня, то уже в годах, в старых гимнастерках и френчах со следами петлиц на воротничках, с ранними морщинками у глаз, бывшие красноармейцы и командиры недавно отшумевшей гражданской войны. Один из таких воинов сел рядом со мной. Он явно «кавказский человек», черноволосый, кареглазый. На его гимнастерке редкий в те времена орден Красного Знамени. Он протягивает мне руку:
— Вакилянц. Был чоновцем, стал студентом. Вот, брат, какое дело. А ты что грызть будешь?
— Ботанику, — отвечаю я, внезапно решив стать исследователем жизни растений.
— Нэплохо… Может, и мне тоже? Окончу курс. Поеду домой, на Севан. Знаешь Севан? Озеро в горах. «Разным сортом травка», как поют, собирать буду…
…Из боковой двери актового зала появился невысокий старик. Седые волосы топорщатся на его крупной голове в разные стороны. Под кустистыми бровями даже через очки видны голубые, яркие, веселые глаза. У старика пухлые, румяные губы. Одет он в косоворотку, на которую накинут серый парусиновый пиджак.
Старик быстро, пожалуй даже стремительно, подходит к кафедре и поднимает руку.
Многоголосый зал затихает. И всем слышно, как кто-то произносит вполголоса: «Келлер». Вакилянц и еще несколько человек вскакивают, руки по швам.
Читать дальше