Лев Симкин - Собибор. Послесловие

Свободный выбор двухмерен. Первое измерение: вынося суждение (в особенности же осуждение ) – мы осуществляем свой свободный выбор – осудить или… нет, не обязательно простить или оправдать, а хотя бы просто не осуждать или – самый минимум – не спешить с осуждением. Второе измерение: осуждая (или не осуждая) некий человеческий поступок, мы молчаливо предполагаем, что объект нашего суждения – человек, которого мы осуждаем или не осуждаем, – тоже был свободен в своем выборе: совершать этот поступок или не совершать.

Поверьте, это не пустая метафизика.

Потому что если вдруг выясняется, что тот, которого мы об суждаем и собираемся о судить – справедливо, разумеется! ведь он совершал ужасающие преступления! – не был свободен в своем выборе, в выборе между добром и злом? И не в социологическом смысле, и не в психологическом ключе (дескать, социальная среда его сделала таким бесчувственным или глупые родители вколотили в него всякие комплексы) – нет, нет, оставим эти соображения адвокатам, которые витийствуют перед наивными присяжными заседателями. Этот человек был несвободен в самом простом смысле: он совершал преступления под дулом пистолета, обезумев от голода или в полном отчаянии. Отчаяние, кстати, сильнее голода и страха смерти: оно означает, что страх и голод не закончатся никогда. Вернее, закончатся мучительной смертью, ибо выхода нет.

Но тогда можем ли мы свободно осуждать несвободного человека и его вынужденные поступки?

Вспоминается замечательный эпизод из фильма Алексея Германа “Проверка на дорогах”. Командир партизанского отряда Локотков (его играл Ролан Быков) не взрывает мост, по которому едет немецкий состав. Вернее, тянет время, ждет, пока под мостом проедет баржа с советскими военнопленными. А как было бы хорошо – и мост взорвать, и состав уничтожить, да и заодно – какая удача! – утопить баржу с “предателями”; так считает один из партизан. Локотков возражает: “Это же наши!”. – “Не наши, а предатели! Наши в плен не сдаются!” – “А что им делать-то было?” – “С собой покончить! Застрелиться!” – говорит твердокаменный советский человек. Локотков вздыхает: “А может быть, у них не было такой возможности?”

А ведь и в самом деле. Патроны кончились, и даже голову об дерево разбить нет такой возможности: кругом ни кустика, голая степь и мягкий чернозем.

И плывет по реке баржа с пленными советскими солдатами. И кто-то из них, вполне возможно, станет “травником”, а потом вахманом в Собиборе.

Вы, дорогие читатели, конечно, помните, кто такие “травники”. В книге Льва Симкина рассказывается про этот лагерь на территории Польши, где с 1941 по 1944 год немцы тренировали своих подручных из числа коллаборационистов. Лагерь назывался Травники, “травниками” стали называть его, если можно так выразиться, выпускников, которые потом служили в лагерях уничтожения: встречали эшелоны, гнали людей в газовые камеры, и так неделями, месяцами, годами.

Вот таким вахманом из Собибора был печально знаменитый Иван Демьянюк, освобожденный из немецкой тюрьмы после всех опознаний, экстрадиций, судов и прочее, и прочее, и прочее, длившихся буквально десятилетия, и умерший в ожидании апелляции.

О, неустранимый и кошмарный парадокс демократической юстиции! Для того чтобы стать вахманом, нужен был от силы месяц. Для того чтобы втолкнуть мать с грудным ребенком в газовую камеру, нужно было 10 секунд. А чтобы наказать данного конкретного негодяя тюрьмой – да, всего лишь тюрьмой, благоустроенной и гуманной европейской тюрьмой, а не башку об кирпич и штык в горло – нужны годы. Годы скрупулезного сбора доказательств, споры с адвокатами (“Кто может подтвердить, что мой подзащитный – это именно тот человек, которого вы обвиняете? Вы уверены, что безошибочно узнали его через сорок лет?”) Нужны бесконечные суды и апелляции, медицинские экспертизы (обвиняемый слишком стар, тяжело болен, потерял рассудок).

Но у тех матерей и грудных детей не было адвокатов и врачей. Зачем же врачи и адвокаты Демьянюку? В газовую камеру его!

Вы хотите, чтоб было так? Чтоб разоблаченных нацистских преступников без суда душили в газенвагенах? И потом безымянно скидывали в ров?

Наверное, все-таки нет. Никто этого не хочет. Потому что никто не хочет быть похожим на нацистских преступников.

В период с 22 июня 1941 года по февраль 1942 года около 2 миллионов советских солдат погибли в немецком плену, из них 600 000 расстреляны, а остальные 1 400 000 умерли от голода и холода. Спасение от убийства голодом предлагалось тем, кого собирались сделать соучастниками преступления – Холокоста.