Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума;
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
Впрочем, большой свет скоро наскучил поэту, как сам он говорит в Послании к лицейскому товарищу князю Г<���орчакову>, которое весьма замечательно и в историческом отношении, ибо в нём живо изображена картина тогдашнего большого света:
И признаюсь, мне во сто крат милее
Младых повес счастливая семья,
Где ум кипит, где в мыслях волен я,
Где спорю вслух, где чувствую сильнее,
И где мы все прекрасного друзья;
Чем вялое, бездумное собранье,
Где ум хранит невольное молчанье,
Где холодом сердца поражены [260] Послание это не вошло в собрание сочинений Пушкина. С весьма забавными искажениями оно напечатано в Рауте г. Сушкова, кн. III. М., 1854, стр. 248—9.
.
Пушкин не замедлил пристать к этой «семье молодых повес». В течение полугода с ненасытностью африканской природы своей предавался он пылу страстей. Это время по жизни вполне объясняется свойствами его впечатлительной души. Но, конечно, большое влияние имело на него направление эпохи. Может быть, никогда на Руси не были в таком ходу шумные сборища, заносчивые речи. Молодёжь, побывавшая во Франции, свидетельница и участница русской славы и недавних побед, как бы охмелела от радости. В начале 8-й главы Онегина, в тех строфах, которые можно назвать поэтическою автобиографиею Пушкина, так описывается то время:
И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я Музу резвую привёл
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары,
И как Вакханочка резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодёжь минувших дней
За нею буйно волочилась,
И я гордился меж друзей
Подругой ветренной моей.
Много было тогда друзей у Пушкина. К большей части их отнёс он впоследствии 19-ю строфу в четвёртой главе Онегина и известное четверостишие:
Что дружба? Лёгкий пыл похмелья,
Обиды вольной разговор,
Обмен тщеславия, безделья,
Иль покровительства позор!
Немногие из тогдашних приятелей Пушкина постигнули его и, умев привязать к себе, остались любезны его сердцу. Сюда принадлежат в особенности офицеры гвардии Павел Петрович Каверин, воспитанник Геттингенского университета, бывший адъютант Бенигсена и участник последних войн, подружившийся с Пушкиным ещё в Царском Селе, и Николай Иванович Кривцов, славный своими ранами и пленом в Москве, где он лежал вместе с больными французами, коим после спас жизнь, человек, душевные качества которого будут достаточно описаны, если скажем, что он был дружен с Карамзиным и вёл с ним постоянную переписку; далее офицер генерального штаба Михаил Андреевич Щербинин, потом Василий Васильевич Энгельгардт, известный в Петербурге своею открытою жизнью, и богатые холостяки братья Александр и Никита Всеволодовичи Всеволожские, собиравшие у себя в доме весёлое общество, которое называлось Зелёною лампою, и др. Имена их Пушкин увековечил своими посланиями [261] К Каверину Пушкин написал послание в 1817 году: Забудь, любезный мой Каверин , и пр.; о нём же говорится в XVI-й строфе 1-й главы Онегина. К Кривцову написано два послания, первое в 1818 г., когда Кривцов уезжал в Англию, и Пушкин посылал ему на дорогу какую-то поэму Вольтера,— Когда сожмёшь ты снова руку , и пр.; другое в 1819 г.: Не пугай нас, милый друг и пр. Щербинину в 1818 г. написано в Альбом стихотворение: Житьё тому, любезный друг , и пр. К Энгельгардту в 1818 г. послание: Я ускользнул от Эскулапа и пр., к одному из Всеволожских в 1819 г. при отъезде его в Москву: Прости, счастливый сын пиров , и пр.
. К последнему он писал из Бессарабии:
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках весёлых остряков?
Всё те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, лени и безделья?
В изгнаньи скучном каждый час,
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,
Воображаю, вижу вас.
Вот он, приют гостеприимный…
. . . . . . . . . . . . .
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна,
И разгорались наши споры
От искр и шуток, и вина.
Я слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык…
Налейте мне вина кометы!
Желай мне здравия, Калмык! [262] Послание напечатано в «Материалах» г. Анненкова, стр. 187. Намёк, заключающийся в последнем стихе, для нас непонятен. В письме к брату, из Кишинёва, от 27-го июня 1822 г., Пушкин поручает ему повидаться с Всеволожским и пожелать здравия Калмыку . (Послание адресовано не Н. В. Всеволожскому, а Я. Н. Толстому, одному из основателей и главных участников общества «Зелёная лампа» — в письме к нему Пушкина 26 сентября 1822 г. Не завершено. Вторая часть цитаты — из чернового текста.— Сост.)
Читать дальше