Константин Веригин - Благоуханность. Воспоминания парфюмера

Сестра Ольга была самой младшей из нас. Между мной, старшим, и ею было почти пять лет разницы. Она была милым существом, толстеньким и мягеньким; добродушная и уступчивая при малейшем проявлении ласки, она становилась угрюмой и надутой, как только замечала недоброжелательность и зло. Обладая незаурядными способностями и удивительной памятью, она училась с легкостью необыкновенной. К пяти годам она как-то сама выучилась и читать, и писать, а музыкальность в восприятии слов и рифмованной речи была у нее развита необычайно. Здоровье же ее всегда было слабым, особенно много болела она в раннем детстве, и тогда главной ее радостью и развлечением были цветы.

Как сейчас помню ее в беленькой постельке под пушистым розовым одеялом. Рядом с ее головкой стоит венский стул; на постели лежат подснежники и фиалки, и она часами втыкает цветы в дырочки плетеного сиденья. Надо было видеть, с какой нежностью, серьезностью, вниманием, похожим на священнодействие, подыскивала она разные композиции, выбирала и составляла их, вся отдаваясь этому занятию.

С годами эта любовь к цветам усилилась еще больше и перешла постепенно в светлый культ. Цветы стали для нее столь же необходимы, как законченность мысли в стихах, как прекрасная книга, как дети — самое полное откровение жизни. Ольга, подобно тете Леле Нечаевой, умела обращаться с цветами, чувствовать, понимать их…

И цветы в ее вазах долго сохраняли свежесть и яркость красок. Составленные ею букеты всегда столь же радовали взгляд, сколь были близки уму и сердцу. Каждый отдельный цветок занимал свое место, выделялся, не сливаясь с общей массой.

Цельность букета в вазе достигалась не красочной компактностью, а гармоничным соотношением отдельных цветов и веток. И в зависимости от выбранных цветов букет выражал совсем разные настроения: то легкость и яркость взлета, то нежное смирение полевых цветений, то вдумчивую холодность линий, то гордое великолепие красок… Но от всех этих букетов, как и от ее стихов, всегда веяло очарованием женственности. Рано понявшая, что жизнь полна поэзии и что сказка не бред, Ольга навсегда осталась верна чудесному и сумела воплотить его в своей жизни.

Нечаевы были нашими двоюродными братьями по матери, четвероюродными по отцу, и все детство наше тесно связано с ними. До второго замужества моей тетки (она вышла замуж за Новосильцева) мы постоянно проживали вместе то в одном, то в другом имении. С нежностью вспоминаю я нашу славную семерку: четверо Нечаевых, трое нас. Я был самым старшим, за мной следовала моя двоюродная сестра Зина. С ней связаны мои первые шаги, первые речи, мечты, проказы, и не было у меня лучшего друга, чем она.

После повторного брака тети Лели совместная жизнь прекратилась, но дружба между нами, детьми, еще более усилилась.

Поездки к ним на дачу в те месяцы, когда они бывали в Ялте, были нашим самым большим удовольствием. И наш дом, наши четырнадцать комнат казались нам такими маленькими и незначительными, когда мы сравнивали их с особняком тети.

Правда, это был один из самых больших и лучших домов Ялты и по постройке, и по внутреннему убранству: вся обстановка его была достойна музея. Но не это привлекало нас, а его такой родной и любимый нами дух. Он чувствовался всюду: и в вестибюле, и в детской, и в гостиных… И если каждому дому присущ свой особый запах (дух), то особенно характерен он для обширных и богатых особняков, построенных из хорошего материала, устланных ценным паркетом, убранных дорогими коврами, старинной мебелью и живущих красивой, барской жизнью.

Ездили мы к ним обычно в экипаже, реже в автомобиле, и нетерпение охватывало нас уже издали. На последней же ведущей к ним улице — Барятинской — мы уже не могли спокойно сидеть и ерзали на сиденьях. Но вот широкая аллея, посыпанная песком, по которой лошади бегут особенно весело. Вот просторный вестибюль с флердоранжевыми деревьями в зеленых кадках и рыцарями в тяжелых латах; и сразу запах приятной свежести летом и душистого тепла зимой охватывал нас. Всей гурьбой неслись мы по белой мраморной лестнице в большую светлую детскую, и до самого отъезда жизнь здесь била ключом. Однако как ни дороги были нам наши кузены и кузины — Зина, Андрей, Борис и Олег, — но светлой феей их дома была сама тетя Леля.

С ней, с ее теплой душистостью связаны мои первые шаги и игры; к ней прибегал я потом с моими мечтами и планами. Из всех взрослых только ей считал я возможным довериться, и она встречала меня неизменно ласково, понимала мои желания, умиряла огорчения и неудачи…