Владимир Купченко - Остров Коктебель

Летом 1924 года в Коктебеле отдыхал сын писателя Николай (с женой), и Корней Иванович ему писал: «Это великое счастье — в 20 лет попасть в общество Андрея Белого, М. Волошина, Остроумовой». По-видимому, с ними Волошин переслал Корнею Ивановичу свою акварель, так надписав ее 18 июля: «Дорогой Корней Иванович, спасибо за все: книги, письма, заботу, любовь. Ждем Вас в Коктебель. Сердце, время, мысли разорваны между людьми и акварелями…» Осенью, улучив время для писем, Волошин спрашивал Чуковского: «Как вы нашли Колю и Марину после возвращения? Какое на них влияние имел Коктебель? Здесь они хохотали и визжали целыми днями, совсем очумелые от радости бытия…»

Чуковский настоятельно рекомендовал Волошину завести «коктебельскую „Чуккокалу“ — альбомище для „Коктебелии“». Максимилиан Александрович внял этому совету: летом 1924 года в Доме поэта появилась «Книга разлук» — тетрадь, в которую гости записывали свои впечатления о Коктебеле перед отъездом. Валерий Брюсов, в частности, отметил: «Коктебелю и его радушным хозяевам, Марии Степановне и Максимилиану Александровичу, я навсегда признателен за то, что после Тавриды узнал Киммерию, край суровый и прекрасный…». Мария Степановна записала также такие слова Брюсова: «Вот, раньше ездили в Ясную Поляну, а теперь есть Коктебель. Только в Ясную Поляну ездили исповедываться, а в Коктебель ездят работать…».

На выставке «Мир искусства» в 1924 году Чуковский с радостью увидел несколько портретов Волошина и на одном из них (Кустодиева) фоном — «облачный и гармоничный Коктебель». Весной 1927 года друзья снова встретились в Ленинграде. 13 мая 1928 года в ответ на приглашение Волошиных Чуковский высказывал намерение — «если хватит сил» — приехать «во второй половине лета». В 1930 году он обращался в Коктебель за советом по поводу болезни дочери (у нее был костный туберкулез), и горячий отклик Волошиных глубоко его тронул. «Для Вас обоих помогать человеку в беде — ежедневное, заурядное дело, — писал он,— но меня всякий раз Ваша творческая доброта удивляет, как чудо…». И через много лет Корней Иванович не мог забыть «мудрой сердечности (вернее, осердеченной мудрости)» Марии Степановны. В последнем своем письме к ней (от 2 сентября 1958 года) он писал: «Максимилиана Александровича чту и люблю. Стихи его знаю и помню. Никогда не забуду его доброго расположения ко мне…».

Поэт Всеволод Рождественский, однажды встретивший А. Грина в доме М. Волошина в Коктебеле, вспоминает: «У Волошина всегда бывало много летних гостей — писателей, художников, музыкантов. Александр Степанович не прижился в их среде. И здесь он казался грубоватым, а порою и излишне резким. Я видел, как он один бродил по берегу залива, изредка подбирал тот или иной заинтересовавший его камешек и тотчас же бросал его в море. Так он ни с кем и не завязал разговора и к вечеру собрался домой». Очевидно, у Грина был даже определенный протест против всего стиля Дома поэта, что он подчеркивал, в частности, своей одеждой. Н. Грин пишет: «Летом Александр Степанович всегда ходил в суровом или белом полотняном костюме, или в темно-сером люстриновом, который он очень любил. Когда мы ездили в Коктебель, где раздетость мужчин и женщин доходила до крайности, Александр Степанович особенно подтягивался и меня просил надевать самое строгое платье. Мы с ним почти всегда были единственными одетыми людьми, кроме разве художника Богаевского, также весьма щепетильно относившегося к беспорядку в одежде».

Тем не менее Грин снова и снова появлялся в Коктебеле. Что тянуло его туда? Море, которого не было в Старом Крыму? Романтически мрачные утесы Карадага? А может, все-таки и полуодетая, смешливая ватага волошинских гостей, которая подсознательно будоражила его?..

Художница Н. Сорокина, бывшая в то время подростком, вспоминая 1930 год, отмечает, что Грин охотнее всего общался с детьми. «Он имел особенность внезапно появляться и так же внезапно исчезать, — рассказывает она. — И в наши игры вступал так, как будто всегда играл; мы его совершенно не стеснялись. Когда он шел в Лягушачью бухту, в Сердоликовую, к Воротам, — мы за ним увязывались, — и в его рассказах все вокруг преображалось: отвесные скалы над нами, заросли у их подножья, таинственный подводный мир… Как он знал рыб…, зверей!.. Только нельзя было болтать, он не любил разговоров».

Притяжение Карадага также, несомненно, было. В опубликованных в 1973 году И. Сукиасовой «Материалах из творческой лаборатории А. С. Грина» приведены отрывки незавершенной повести Грина о Крыме. Действие этой повести должно было происходить в Коктебеле (получившем название Гель-Анея), и в сохранившихся отрывках не только упоминаются «скалы Хар-Датага», в котором нетрудно узнать Карадаг, но и подробно описан подъем на одну из его вершин (Кок-Кая).