Леонид Млечин - Примаков

Он отличился еще во время войны. В 1943 году в зоне, которую контролировали части китайской Красной армии, Дэн впервые начал борьбу за повышение урожая. Он предложил платить премии тем, кто собирал больший урожай. В 1955 году Дэна избрали членом политбюро. Когда Мао Цзэдун приехал в Москву в 1957-м, он показал Хрущеву Дэна:

— Посмотрите на этого маленького человека. Он очень умный, и у него большое будущее.

Когда речь шла о политике, о роли партии, Дэн оставался доктринером. Он поддерживал Мао во всём, поддержал и идею «большого скачка», что закончилось катастрофой для экономики. Но в начале 1960-х Дэн стал задумываться о том, как привести экономику в порядок, и это оттолкнуло от него Мао. Наказание последовало незамедлительно.

В разгар «культурной революции» на митинге в Пекине Дэна заставили каяться в проведении буржуазной линии. Он покорно повторял:

— Мои ошибки — не случайность, а проявление определенного стиля в работе.

Самокритика не помогла. Дэн Сяопин лишился всех постов. Его младший брат, не выдержав издевательств со стороны хунвейбинов, покончил с собой. Хунвейбины измывались и над Дэном. Но его не уничтожили. За пределами Китая не понимали, почему Мао не расстреливал врагов, а лишь заставлял их каяться. Дело в том, что если китаец теряет лицо, он теряет больше, чем может себе представить европеец.

Старшего сына — Пуфана, студента физико-технического факультета Пекинского университета, хунвейбины доставили в свой штаб и стали пытать. Дети Дэна называли этот штаб «фашистским концлагерем». Пуфан не выдержал издевательств и выпрыгнул из окна. У него был перелом трех позвонков. Ему требовалась срочная операция, но одна больница за другой отказывались принимать сына Дэн Сяопина. Время было потеряно, и его парализовало, юноша стал инвалидом…

В октябре 1969 года Дэн Сяопина с женой отправили (подробнее см. книгу В. Усова «Дэн Сяопин и его время») на перевоспитание физическим трудом в провинцию Цзянси. Жили они под присмотром сотрудников госбезопасности. Встречаться и разговаривать с кем-либо им запретили. В ноябре им нашли работу — в мастерских по ремонту тракторов. Дэн слесарил, как когда-то на заводе «Рено» во Франции. Его жену определили в бригаду электромонтеров. Дэн помалкивал и старался сохранить здоровье, чтобы пережить опалу.

Над искалеченным Пуфаном продолжали измываться. Его выкинули из больницы и мучили, пока, наконец, кто-то из высшего начальства не распорядился отправить несчастного юношу к родителям. Они не виделись пять лет… Дэн трогательно ухаживал за ним, переворачивал каждые два часа, чтобы не образовались пролежни, обтирал его полотенцем, потому что в провинции Цзянси жарко и влажно.

Дэн много читал. Часами ходил по двору и думал. Видимо, тогда в нем созрели идеи, которые потом помогут Китаю ожить…

В 1973 году Дэн вдруг появился в Пекине в роли вице-премьера. Его реабилитировали, потому что кто-то должен был заниматься развалившейся экономикой. Но в 1976 году его вновь сняли со всех постов — старая гвардия не принимала его идей модернизации. Смерть Мао открыла Дэну путь наверх.

Разговаривать с Дэн Сяопином было очень интересно, но невероятно трудно. Китайцы не уверены, что разум западного человека способен постичь сложность любой ситуации. Здесь — загадочное для европейца лицо Дальнего Востока, лицо, лишенное в своей застывшей непроницаемости всяких признаков «зеркала души». Показать, что творится в твоей душе — значит нарушить всякие приличия, потерять свое «лицо». Дерево дорожит своей корой, человек — своим лицом, говорят китайцы.

Переговоры с китайцами напоминают тщательно отрепетированную пьесу, в которой нет ничего случайного и в то же время всё выглядит экспромтом. Китайцы помнят каждое ваше слово. В свою очередь, каждое замечание, сделанное китайцами, является как бы частью мозаики, общей картины. У европейцев создается впечатление, будто они ведут бесконечный разговор с неким единым организмом, который всё помнит и, кажется, обладает неким единым, интегральным интеллектом. Это порождает трепет и бессилие перед подобной самодисциплиной и преданностью своему делу. Миллиардный Китай вообще внушает благоговейный страх.

Другая древняя китайская традиция — никогда не показывать, что существует какая-либо необходимость в сотрудничестве с иностранцами. Предложения, с которыми китайцы соглашаются, выполняются с поистине волшебной эффективностью. Другие идеи просто растворяются в непробиваемых облаках приторно-вежливых фраз.