Леонид Млечин - Примаков

В конце июня 1982 года директора Иноземцева и секретаря парткома Шенаева вызвали в ЦК, чтобы познакомить их с результатами работы комиссии. Сам Шенаев подробно описал эту сцену. В кабинете заведующего сектором отдела науки Михаила Волкова находились еще куратор института и второй секретарь Севастопольского райкома. Текст заключения комиссии Иноземцеву и Шенаеву на руки не отдали, а только разрешили прочитать. Обвинительный документ не сулил ничего хорошего. Николай Николаевич, вспоминал Шенаев, был подавлен, с трудом скрывал возмущение и принимал нитроглицерин. Иноземцев позвонил в институт и попросил проверить одно из обвинений. Оказалось, что это чистое вранье. Иноземцев немного успокоился.

Окончательно обсуждался документ в кабинете Гришина, куда пришли Зимянин и другие члены комиссии. Гришин пролистал все восемь страниц и спросил мнение Иноземцева. Тот ответил одной фразой: с оценками комиссии не согласен. Тогда Гришин, соблюдая партийный ритуал, предоставил слово секретарю парткома института. Шенаев стал возражать по каждому пункту обвинений. Зимянин взорвался:

— Кто ты такой, чтобы давать оценку?!

По мнению многих сотрудников института, именно Зимянин руководил атакой на ИМЭМО. Он нервничал и не раз с угрозой прерывал Шенаева:

— Тебе это так не пройдет.

Гришин с удивлением слушал замечания секретаря парткома. Ему, видимо, не доложили, что ситуация непростая. Зимянин хотел одобрить выводы комиссии сразу же, на заседании. Осторожный Гришин распорядился учесть замечания представителей института и вообще дать возможность Иноземцеву доработать документ. В конце концов выводы комиссии удалось смягчить. Но атмосфера в прежде благополучном институте резко ухудшилась. В критической ситуации конформизм и лицемерие брали верх, потому что помогали карьере и личному благополучию.

«В 1982 году, — вспоминает профессор Георгий Мирский, — когда в нашем институте был большой политический скандал, вполне вроде бы приличные и порядочные люди, доктора наук, демократы по убеждениям, самым трусливым и подхалимским образом поддерживали на заседании конкурсной комиссии линию дирекции и парткома, добивавшихся изгнания из института одного из наших коллег, ученик которого оказался за решеткой по обвинению в создании антисоветской организации. Им лично никакие санкции не грозили, но… “партия сказала надо”».

Арестованный Андрей Фадин работал в отделе Мирского. Его решили уволить. Иноземцев вызвал Мирского. В глазах директора института напряженность и тревога.

— Пойми, я был вчера у Гришина, и он мне сказал: «Вы ведь понимаете, Николай Николаевич, как мне тяжело — ведь это случилось в моей партийной организации, в Москве». И генерал из КГБ приезжал. Это гораздо серьезнее, чем вы все думаете.

Мирский спросил директора:

— Николай Николаевич, ты мне можешь объяснить, в чем дело, в конце концов, почему всё это так раздули?

Иноземцев тоскливо посмотрел на него:

— Ну что ты от меня хочешь?

Николай Иноземцев был самолюбивым человеком. Он хотел пойти к Брежневу. Но Леонид Ильич болел. Попасть к нему было трудно. Жена удерживала Николая Николаевича, говорила:

— Не мучь себя, обойдется.

Иноземцев пошел к Андропову. Тот выслушал и обнадежил:

— Николай, подожди. Скоро, я думаю, что-то изменится.

Андропов был вторым человеком в партии. Но палец о палец не ударил, чтобы защитить Иноземцева. Он готовился стать генеральным секретарем. Зачем ему было рисковать, настраивать против себя партийных догматиков?..

Иноземцев был человеком с характером, волей и мужеством. Он был сильной личностью, прошел всю войну от первого до последнего дня. Будущий академик вел дневник на войне, утаив его от политработников и особистов. Вот что сержант Иноземцев записал в дневнике, который издали через много лет после его ухода из жизни:

«Человек, сознательно идущий на верную смерть, должен быть или безразличным теленком с загнанными внутрь инстинктами, или иметь крепкий характер и железную силу воли. Последнее приобретается со временем и дорогой ценой. Но раз приобретенное — остается надолго, если не на всю жизнь».

Он не сломался, не стал каяться и просить прощения. Но травля оказалась для него роковой. 19 июля 1982 года Иноземцев ушел в отпуск. Жил на даче. Но мрачные мысли не отпускали. 12 августа он умер от обширного инфаркта. Не мучился, ушел из жизни мгновенно. Ему был всего шестьдесят один год. Войну прошел, а мерзкие интриги его сгубили. Похоронили Иноземцева на Новодевичьем кладбище.