Леонид Млечин - Примаков

Разговоры о некомпетентности Примакова вскоре прекратились. Все увидели, что он умелый организатор, а в академическом институте это редкость, потому что, как мне говорили его коллеги, «гениев много, а работать никто не умеет и не хочет». Он знал ближневосточный конфликт во всех его подробностях, во всех его скрытых и открытых нюансах, понимал подводные течения и взаимосвязи, со многими политиками, игравшими ключевую роль на Ближнем Востоке, был знаком лично.

Важно было и то, что Примаков пришел в институт, имея опыт работы за границей, причем в разных странах. В советские времена далеко не все ученые-международники видели страны, о которых писали. Многие доктора наук из Института мировой экономики и международных отношений за границей никогда не были. Во-первых, тогда вообще мало ездили; во-вторых, хватало и невыездных ученых, которых КГБ по анкетным данным или же из-за «сомнительных» высказываний не разрешал выпускать из страны.

Владимир Размеров, ведущий научный сотрудник ИМЭМО, вспоминал:

— Будучи сотрудником института, занимавшегося внешней политикой, я умудрился стать невыездным. Это случилось в связи с чехословацкими событиями 1968 года. В Восточном Берлине в тесной компании я сказал всё, что думал о Брежневе и о вводе войск в Чехословакию. Министерство госбезопасности ГДР, которое не упускало такого случая, записало мои слова и переслало в Москву, в КГБ. Если бы не Иноземцев и Примаков, меня бы из института выгнали. Но они меня отстояли. Потом Примаков меня из невыездных вытащил — взял под свою ответственность в командировку в Польшу. Когда он стал директором института, он окончательно сделал меня выездным: я смог ездить и на Запад…

Невыездной — это было суровое клеймо. И никому не объясняли, почему его не выпускают в командировку за рубеж. Конечно, облеченный доверием партии руководитель такого крупного учреждения, как академический институт, мог кое-что сделать для своего подчиненного, например, попросить выпустить его под свое личное поручительство. Да только не каждый директор был готов рисковать. А вдруг ненадежный работник останется на Западе? Не зря же у КГБ к нему претензии. Тогда сам потеряешь и должность, и партбилет. Примаков рисковал, и не раз…

В Институте мировой экономики и международных отношений работал Георгий Ильич Мирский, один из лучших знатоков исламского мира. Они с Примаковым вместе учились. Евгений Максимович называл его «самым большим авторитетом». Мирский был у Примакова тамадой на банкете по случаю защиты докторской диссертации. При этом Георгий Ильич был невыездным тридцать лет. Писать об исламских странах ему позволяли, а посещать их — нет. Пускали его только в социалистические страны.

Люди, которые работали с Примаковым в институте, называли его по имени-отчеству или Женя — кто поближе. Это не панибратство. Это отражало и теплое отношение коллег, хотя он бывал и строг. В институте высоко оценили его личные качества.

— Было в нем такое человеческое качество общения, — продолжал Владимир Размеров. — К нему все были расположены, как правило. Он на вид такой пасмурный, а на самом деле открытый. Добрый человек. Моя история это показывает. Я ему не нужен был. Подумаешь, один из многих сотрудников. А ведь потрудился, вытаскивая меня из дыры, в которую я попал.

Это не значит, что Примакова любили все. В любом коллективе есть люди, которые органически никакое начальство не принимают. Или за что-то обиделись на начальника. Иногда причиной было научное соперничество: человек считает себя выше руководителя и не понимает, почему должен ему подчиняться.

Примаков публично и как бы с сожалением говорил: мое любимое дело — это работа. Он не рисовался. Это действительно так. Примаков сам писал главы в солидных трудах, которые готовил институт, внимательно читал и редактировал рукописи, высказывал замечания и спокойно относился к замечаниям коллег.

Рассказывал один из сотрудников института:

— Мы вместе работали над большой книгой. Я выловил «блохи» в примаковских главах и его критиковал. Он учел замечания, хотя был недоволен моими придирками. Я в ответ ожидал полного разгрома моих глав. Но этого не произошло, более того, он подбросил мне несколько хороших идей, которые немного оживляли дохлую, надо сказать, тему. Речь шла о большом институтском труде, в который по инерции включили главу о радужных перспективах социалистического содружества. Вышел труд в августе 1989 года — накануне крушения Берлинской стены и полного распада европейского социалистического лагеря…